Читать книгу "Память без срока давности - Агата Горай"

Отвлекаюсь от козы на утопшие в дерьме босоножки, и в считаные секунды меня сшибает с ног огромной силы удар. Попа, наряженная в розовые вельветовые шорты, присоединяется к босоножкам. От неожиданности я даже не сразу начинаю плакать.

Растерянно поворачиваю голову в сторону исчезающей на другой стороне двора жирной свиньи. Выскочив из темного сарая, именно она сбила меня с ног. Только-только собираюсь расплакаться, но Тамара решает последовать примеру Машки и, перескочив через меня, тоже исчезает за калиткой. Плакать некогда. Мною движет состояние аффекта и, оставив в куче дерьма злосчастный сандаль, с воплями «МАРА-МАША-МАРА-МАША-МАРА…» я стремительно покидаю скотный двор.

Полностью уверенная в том, что сумею вернуть козу со свиньей на место, бегу вслед за ними, но, не обращая на мои пронзительные крики никакого внимания, парочка успешно исчезает за калиткой, ведущей в огород.

Бабушкины душераздирающие вопли заставляют мое сердце сжаться в ком. На секунду выглядываю в огород, по которому носятся: коза, свинья и бабка – и понимаю: хлопком по попе мне в этот раз не отделаться.

Помочь вопящей бабушке не берусь, а придирчиво осматриваю больших размеров двор, ища для себя укрытие. Через пару минут убежище найдено. Стремительно прячусь в один из темных углов старенькой бани, наивно полагая, что здесь бабушка не додумается меня искать.

– Вот ты где, маленькая дрянь!

Сижу на корточках, плотно прижимая колени к груди. Голова лежит на коленях, а маленькие ладошки играют роль защитного шлема, цепко обхватывая ее. Мне по-настоящему страшно. Сердце сошло с ума и, кажется, выбрасывает кровь не литрами, а тоннами. Никогда прежде я так сильно не боялась предстоящего наказания, хотя не единожды доставляла своей маме массу проблем. То случайно зацепила локтем миску с приготовленным для яблочного пирога тестом, и оно до последней капли вылилось на пол; то вырезала из красивых занавесок снежинки; время от времени воодушевленно разрисовывала обои; кормила воробьев гречкой и рисом, до последнего зерна уничтожая мамины припасы; разбила с десяток банок с вареньем; вывернула на ковер в своей комнате не одну тарелку супа, сока и молока – но никогда не испытывала панического страха и ужаса перед наказанием.

Бабушкин голос, будто занесшийся над моим телом стальной клинок, звучит резко, громко и пугающе.

Сильные пальцы хватают за косу, заплетенную мамой еще утром. Одним движением бабушка отрывает меня от земли. На внутренней стороне бедер становится неестественно горячо. Теплые ручьи один за другим скатываются по дрожащим коленкам. Случилось то, чего не случалось с первого июня девяносто первого – я помочилась в шорты, но тогда это произошло во сне, а сейчас…

– Ничего другого от тебя и ожидать не стоило! Ты рождена, чтобы приносить вред и ничего более. Ты маленький вредитель! – Бабушка не отпускает мои волосы, так и вытаскивает меня на улицу, а я задыхаюсь от страха и изо всех своих детских сил стараюсь не расплакаться, чтобы не разозлить женщину, сделанную из свинца, еще больше. – Но ничего, у меня, наконец, появилась возможность внести в твое воспитание свои коррективы.

Яркий солнечный свет заставляет щурить глаза, и я не могу видеть лица бабули, но прекрасно представляю, как ее тонкие губы изгибаются в торжествующей улыбке.

– Впервые дефект твоего мозга, гипермнезия, доставляет мне истинную радость. Надеюсь, этот день ты будешь помнить даже в столетнем возрасте. Я заставлю тебя отказаться от любого рода вредительства. – Бабушка притащила меня на скотный двор. – Понимаю, что ты не просила рожать тебя и твоя мать собственноручно испоганила себе жизнь, приняв неверное решение, но ты не должна была приживаться в ее теле. Просто не должна была. Не от этого олигофрена.

Я все время смотрю вниз, и сдерживать слезы уже нет сил. Мое тело начинает вздрагивать, а на загаженную какашками землю падают слезы и сопли. Бабушка притаскивает меня на то самое место, в конце двора, где не так давно с широко раскрытыми глазами стояла Тамара.

– Становись на колени!

Я послушно выполняю приказ.

– Будешь так стоять до тех пор, пока через ноги до твоей головушки не дойдет простая истина – за все в этой жизни нужно платить. Учись отвечать за свои проступки начиная с этого возраста, и может быть, в дальнейшем, прежде чем что-либо сделать, хорошенько подумаешь – а стоит ли?

Трава, камни, земля – все безжалостно впивается в мою нежную кожу. По ощущениям я стою коленями на битом стекле, а не на земле. Жуткая боль, приносимая каждой песчинкой, навсегда въелась в душу. Сколько часов кряду я так простояла, не знаю, но за это время я еще два раза обмочилась и ни на секунду не прекратила плакать. Подохнуть от солнечного удара, обезвоживания или нечеловеческой боли мне не давали фантазии о том, как бабушке откусывает голову злой дракон, или как ее в лепешку расплющивает здоровенный камень, упавший с неба, или как ее разрывает стая волков, или как она падает в кишащую скорпионами яму, попадает в медвежий капкан, подрывается на мине. Десятки вариаций на тему бабулиной кончины придают сил достойно отбыть наказание.

Ужасно хочется есть, пить и спать. Слезы и сопли, оказавшиеся у меня во рту, немного спасают, но они такие невкусные.

Бабушка сжалилась надо мной, когда солнце наполовину спряталось за высокими деревьями позади ее дома, а я больше не ревела и находилась на грани голодного обморока.

– Господи, да ты еще и зассанка! – Жестом бабушка велит мне подниматься и идти за ней. – Надо же, у твоей матери появился лишний повод наброситься на меня, обвиняя во всех смертных грехах. Она ведь не поймет, что я заслуженно тебя наказала, а в том, что у тебя недержание, нет моей вины.

Ни до, ни после этого дня мне не доводилось больше так отчаянно ждать появления мамы.

Во избежание ненужных разборок с собственной дочерью бабуля одевает меня в болотного цвета ситцевый платок, обвив два его конца вокруг моей шеи. Пострадавшие от страшных репрессий вельветовые шорты, а заодно и футболку она прячет в корзине для грязного белья.

Не из чувства сострадания или жалости, скорее рефлекторно, бабушка пытается накормить меня супом, подсовывает ароматную плюшку и молоко, но кроме воды, из ее рук я не приняла ничего. Обида и ненависть сильнее чувства голода, тем более я понимаю, что совсем скоро меня вернут в руки мамы.

Будто маленький надутый сыч, я молча сижу на ступеньках, ведущих в дом. Опустив голову вниз, выковыриваю из-под ногтей черную грязь, когда на территории проклятого двора появляются родители.

– Ну что, мам, Лиза не доставила тебе много хлопот? – гладя меня по голове, вежливо интересуется мама, на что я никак не реагирую, а бабушка спешит вежливо оскалиться.

– Нет, что ты. Мы провели время с пользой. Были, конечно, воспитательные моменты, не без этого, но всякое ученье свет. – Звучит без особых эмоций. – Хотя, думаю, у Лизы на этот счет могут быть собственные истории.