Читать книгу "Наука Ренессанса. Триумфальные открытия и достижения естествознания времен Парацельса и Галилея. 1450–1630 - Мари Боас Холл"

Залужански следовал собственным рекомендациям. Он анализировал растения, разделяя их на низшие и высшие формы (менее и более упорядоченные), и попытался категоризировать степень упорядоченности, исходя из сложности листа, но большого успеха не добился.

Группа гуманистов-реакционеров также считала, что ботаника не должна быть чисто описательной наукой. Они больше хотели спасти ботанику от представлений Диоскорида, чтобы восстановить ее (якобы) аристотелевскую чистоту, чем рассматривать проблему de novo. Некоторые результаты, конечно, были, но очень далекие от традиционной ботаники. Самым заметным представителем этой группы был Андреа Цезальпин (Чезальпино) (1519–1603). Цезальпин получил медицинское образование в Пизе и в 1549 году, став доктором медицины, получил должность профессора фармакологии. Но его труды не были чисто медицинскими. Две его основные книги – «Шестнадцать книг о растениях» (Sixteen Books on Plants, 1583) и «Вопросы перипатетики» (Questiones Peripateticae Libri, V, 1588) – трактуют ботанику по-аристотелевски. В «Вопросах перипатетики» Цезальпин развил общую теорию природы, основанную на попытке реформировать все отрасли науки, не только биологической, отвергнув поздние взгляды ради аристотелевских доктрин. Даже Гален и Птолемей оказались недостаточно совершенными. Убежденный, что аристотелевские доктрины формы и материи могут дать всеобъемлющий принцип, необходимый для организации природы, Цезальпин применил эти доктрины к биологии, стремясь прийти к более твердому убеждению, чем Аристотель, об абсолютной непрерывности в природе. Цезальпин утверждал, что, поскольку живая материя (высокоорганизованная или нет) содержит один живой элемент, каждое живое существо должно иметь один неделимый живой элемент, помещенный в некоем определенном месте организма. Понятно, что у высших животных этот элемент находится в сердце, которое является центром. Без сердца животное умирает. Низшие животные и растения, которые живут даже в разделенном состоянии, имеют менее централизованную структуру. Цезальпин решил, руководствуясь несколько иными причинами, что центр растения – так называемый воротник корня, место, в котором соединяются стебель и корень. Но это центр только in actu, то есть в любой данный момент. In potentia центр может быть где угодно. Ведь можно сделать отросток, из которого вырастает новый индивид, и у него жизненный центр снова будет там, где соединяется корень и стебель. Опять-таки, поскольку есть единый жизненный элемент для животных и растений, вся живая материя должна быть организована по одному основополагающему образцу, так что части растений должны соответствовать органам животных. На основании этого принципа корень растения соответствует пищеварительной системе, мякоть – кишкам, стебель и цветоножка – репродуктивной системе, а плод – эмбриону. (Одновременно Цезальпин отвергал сексуальность растений.) Таким образом, каждый орган имеет свою специфическую функцию и применение. На основании сказанного Цезальпин сделал вывод, что листья существуют, чтобы защищать плод.

Цезальпин явно мог что-то сказать миру. Но так же очевидно, что он мыслил устаревшими категориями. Гуманизм отнюдь не редко приводил к таким перегибам, как в случае с Цезальпином, который так стремился спасти Аристотеля от нападок очернителей, которых в последней трети XVI века стало больше, что сам не сумел создать ничего особенно значимого. Он ничего не дал своим современникам, что они посчитали бы существенным. И возможно, были правы. Цезальпин для своего времени был реакционером, если не ретроградом. Трудно сказать, как можно было использовать его заключения в области ботаники. Он был оригинален и прозорлив, стараясь выявить общий принцип в ботанике и зоологии, создать биологию за двести лет до того, как Тревиран и Ламарк придумали такое слово. Однако его сравнения в высшей степени наивны, а в то время, вероятно, казались излишне виталистическими и телеологическими, и это в веке, который предпочитал, чтобы витализм был более мистическим или безмолвным. Ботаники имели все возможности создавать новые травники и приступить к поиску успешных методов классификации растений по структуре. Физиология Цезальпина не могла найти поддержку в такой ситуации. Анатомия – животных и растений – была первым и основным фундаментальным требованием для создания научной зоологии и ботаники. Здесь XVII век выиграл меньше от естественных историков, чем от врачей, изучавших человеческую анатомию и использовавших для сравнения анатомию животных. Например, о холоднокровных животных стало больше известно из трудов Гарвея, выполненных в связи с исследованием кровообращения (главным образом проблема человеческой физиологии), чем из описания змей, на протяжении столетий включавшихся в книги по естественной истории. Медицина воздала животным по заслугам за их длительное использование в науке для нужд людей.

Глава 3

Революция Коперника

Прежде всего я хочу, чтобы вы убедились, что человек, работу которого я сейчас рассматриваю, во всех областях знаний и во владении астрономией не ниже Региомонтана. Я бы скорее сравнил его с Птолемеем, не потому, что считаю Региомонтана ниже Птолемея, а потому, что мой учитель разделяет с Птолемеем счастье завершения с Божьей помощью переустройства астрономии, которую тот начал. А Региомонтан – увы, жестокая судьба – покинул этот мир раньше, чем успел возвести свои колонны[16].

Николай Коперник родился в 1473 году, когда «Альмагест» Птолемея еще не был напечатан. В 1496 году Коперник, завершив учебу в университете Кракова, отправился для продолжения образования в Италию. В это время «Альмагест» все еще можно было прочесть в виде манускрипта (большинство манускриптов находилось в Италии), а «Эпитома» Региомонтана как раз печаталась. Коперник родился в мире, где астрономы двигались на ощупь, отыскивая путь к реформам, а получил образование в мире, где к ним был сделан лишь первый шаг, – овладение птолемеевой астрономией. К тому времени, когда Коперник завершил вводную часть обучения в области астрономии, его учителя уже начали признавать: хотя интенсивное изучение «Альмагеста» – предварительный этап, необходимый для продвижения вперед, знать только то, что знал Птолемей, – недостаточно, чтобы вдохнуть новую жизнь в астрономию.

Тем не менее гуманистический принцип, утверждающий, что все знания идут от древних, еще не утратил жизненной силы, поэтому, когда Птолемей не мог оказать нужной помощи, астрономы посчитали разумным сделать следующий шаг – исследовать более раннюю греческую астрономию, которая была забыта с появлением птолемеевой системы. Воспитание и образование Николая Коперника не побуждало его к поиску радикально новых идей. У него были все основания предполагать, что остро необходимые в астрономии реформы можно провести, строго придерживаясь гуманистических принципов. Таково было наследие Пурбаха. Все это ясно и откровенно заявил Коперник в предисловии к своей знаменитой работе «О вращении небесных сфер» (1543), широко известной под названием De Revolutionibus. Он писал: «Я думал о методе определения движения мировых сфер и пришел к выводу, что математики (то есть астрономы) непоследовательны в этих исследованиях…Я долго размышлял о неопределенности математических традиций в установлении движений сфер… Поэтому я принял на себя труд перечитать всех философов, которые только мог достать, чтобы выяснить, высказывал ли когда кто-нибудь мнения, что у мировых сфер существуют движения, отличные от тех, которые предполагают в математических школах»[17].