Читать книгу "Наука Ренессанса. Триумфальные открытия и достижения естествознания времен Парацельса и Галилея. 1450–1630 - Мари Боас Холл"

Другая ветвь зоологии – эмбриология. Ею в XVI веке занимались довольно широко, хотя и без существенного прогресса. Трудности действительно были большими, правда, эмбриологи того времени не могли знать, что обречены на застой. Их подталкивало к изучению эмбриологии (как показывают обсуждения репродукции Ронделе и Белоном) желание подражать Аристотелю. Они были очень близки к успеху, доказывая обоснованность крайней гуманистической позиции, заключающейся в том, что современный человек не может надеяться сделать больше, чем узнать столько, сколько знали древние. При отсутствии микроскопа ученые XVI века видели не намного больше, чем Аристотель. Они, как и он, только вскрывали яйцо день за днем и наблюдали стадии развития зародыша невооруженным взглядом. Некоторые из них – Альдрованди, его ученик Волхер Койтер (1543–1576) и Фабриций из Аквапенденте (1537–1619) – занимались этим с большим рвением и радовались, отмечая ошибки Галена, хотя в основном подтверждая наблюдения Аристотеля. Самый глубокий и всесторонний эмбриологический трактат «О формировании яйца и цыпленка» (On the Formation of the Egg and Chick, 1612) был написан Фабрицием из Аквапенденте. Это объемный и щедро иллюстрированный труд, настолько аристотелевский, что повествование придерживается текста Аристотеля пункт за пунктом, конкретизируя, обсуждая и иногда опровергая. Фабриций всесторонне и исчерпывающе рассматривал яйцо и курицы, и насекомого. Он особенно тщательно и подробно старался объяснить каждое из четырех начал Аристотеля, уделив особое внимание заключительному началу, цели, для которой существует каждая часть яйца. Возможно, самый большой эмбриологический вклад Фабриция, как и его предшественников, заключается в том, что знания, оставленные Аристотелем, были подробно обсуждены и все противоречия, так же как и немногочисленные ошибки, учтены. Во всяком случае, был открыт путь для дальнейшего прогресса в производстве потомства животных, хотя должно было пройти еще полвека, прежде чем появление микроскопа сделало возможным настоящий прогресс.

Зоология и ботаника встречались на описательном уровне в многочисленных рассказах о флоре и фауне Америк. Главным образом это были книги о путешествиях, и они открыли целый мир новых животных и растений, подстегнув любопытство и существенно расширив список трав в стандартной фармакопее. Самые ранние примеры книг этого жанра – испанские рассказы о Южной Америке, в первую очередь о Перу, часто носившие пропагандистский характер. Поэтому они не слишком надежны, но содержат первые описания таких растений, как табак, маис, картофель, ананас и т. д., которые очень быстро стали важными составными частями европейской фармакологии, а позднее и пищи европейцев. Взять, к примеру, «Историю Индий» (History of Indies) Овьедо-и-Вальдеса (1478–1557), подготовленную после его сорокапятилетнего пребывания там. Это рассказ о новом мире испанских колоний, демонстрирующий наблюдательность, но также и доверчивость автора. В нем описаны каучуковое дерево, перуанский картофель, табак, который уже ввозился в Испанию как лекарство. Первое иллюстрированное и достаточно подробное описание табака можно найти в труде Николаса Монарда (1493–1588). Впервые это произведение было опубликовано в 1569 году, но лучше всего оно известно в английском переводе 1577 года под замечательным названием «Радостные новости из недавно найденного мира» (Joyfull Newes out of the Newefound World). Там больше естественной истории, чем в других рассказах, а также описано много полезных медицинских растений, травы, кора, а также экзотических животных, таких как армадилл (броненосец). Монард был скорее натуралистом, чем путешественником.

Более полным, хотя и чисто описательным, является интересный и благожелательный рассказ о Перу и Мексике иезуита Хосе д’Акоста. Его «Естественная и нравственная история Индий» (1590) касалась, как и подразумевает заголовок, страны и ее обитателей: ботанических, зоологических и человеческих. В книгу вошло большинство экзотических растений и животных региона, включая, к примеру, кошенильных насекомых, паразитирующих на колючей груше, которые впоследствии явились источником красной краски для европейских тканей. Акоста также интересовался особенностями климата, отметив, что в Западном полушарии солнце, судя по всему, не такое жаркое на экваторе, как в Африке, и дал комментарии относительно перемены времен года, обнаруженной ниже экватора. Еще более любопытной проблемой было происхождение американских индейцев, впрочем, как и само существование Нового Света. Акоста взглянул на проблему прямо: то, что свидетельствуют ощущения, отрицают общепринятые авторитетные источники. Многие Отцы Церкви, несомненно, отрицали существование антиподов, и древние (за исключением Платона) не знали о существовании других континентов, кроме Европы, Азии и Африки. Необходимо принять как факт их подверженность ошибкам. Еще хуже обстояли дела с обитателями Нового Света – людьми и животными.

Считать, что индейцы были предшественниками Адама, значит, попирать авторитет Библии – такого Акоста не мог себе позволить. Кроме того, Всемирный потоп, несомненно, затронул всю поверхность земли и должен был погубить обитателей Америк, как и население всех остальных частей света. Некоторые предполагали, что индейцы – это десять потерянных колен Израилевых. Данную гипотезу Акоста отвергал, основываясь на их культурных традициях. Он отметил, что они не умеют писать, как древние евреи, не совершают обрезания и (для него это был решающий аргумент) не проявляют любви к серебру. Даже за тысячу лет, считал он, невозможно утратить столь характерные укоренившиеся обычаи. Поэтому он сделал вполне обоснованный вывод, что индийцы когда-то пришли из Азии по сухопутному мосту, который, должно быть, находился севернее или южнее исследованных прибрежных регионов.

Северная Америка нигде не представлена так живо и подробно, как в испанских книгах того периода. Можно упомянуть разве что рассказ о Вирджинии, написанный математиком Томасом Гариотом для Уолтера Рэли, опубликованный в 1588 году «Краткий и правдивый отчет о найденной земле Вирджинии» (A Briefe and True Report of the New Found Land of Virginia). В нем есть некоторые сведения о флоре и фауне, но в целом рассказ очень короткий. Одним из первых колонистов Вирджинии был Джон Уайт, собравший великолепно исполненные и точные акварели туземцев, растений, рыб, птиц, насекомых и рептилий. Гравюры с этих рисунков использовались для иллюстрации второго издания книги Гариота в 1590 году.

Ясно, что в XVI веке ботаника и зоология оставались в основном описательными науками. Некоторые зоологи уже приступили к изучению анатомии и существенно продвинулись в этом направлении, но лишь для того, чтобы разъяснить человеческую анатомию – так же как физиология животных пока еще являлась вспомогательной для физиологии человека, и разница между ними не учитывалась. В ботанике даже таксономия не распространилась широко: ученые или перечисляли растения в алфавитном порядке (на латыни или местных языках), или делили их на несколько крупных групп. Это объяснялось главным образом тем, что ботаники в первую очередь стремились идентифицировать растение, а также описать его возможное применение, что поможет другим сделать то же самое. Строго утилитарный подход не оставлял места для чистой науки. Об альтернативном подходе никто не думал. И лишь немногие ученые понимали роль чистой науки. Ботаник из Богемии Адам Залужански в 1592 году писал: «Вошло в привычку связывать медицину и ботанику, однако научный подход требует, чтобы в каждом искусстве теория была отделена от практики: с ними следует разобраться по отдельности, прежде чем объединять. Поэтому чтобы ботаника, которая является отдельной ветвью натурфилософии, стала самостоятельной наукой, ее необходимо отделить и освободить от гнета медицины»[15].