Читать книгу "Папа, ты сошел с ума - Уильям Сароян"

— С газетой лучше, — сказал я. — Для разнообразия и так приятно, но наш с тобой стол самый лучший.

Отец предложил своей сестре прокатиться с нами по городу, но она сказала:

— Нет, езжайте вдвоем. А я пока займусь обедом.

Пляж

Мы сели в машину и поехали на берег океана, потому что, стоит моему отцу оказаться в таком месте, где есть океан, его сразу тянет на берег, к воде, очень он ее любит. Если нет поблизости океана, он любит ходить к реке, если же нет и реки, он включает садовый разбрызгиватель и смотрит на его воду.

Океан в Сан-Франциско тот же, что и в Малибу, но в Сан-Франциско он холоднее, а прибой сильнее и выше.

Мы побродили по пляжу, а потом поехали вверх по холму на Клиф-Хауз и смотрели тюленей на Тюленьей скале; они жили там целым семейством, на собственной своей территории. Волны буйно бились о скалу, а тюлени то и дело ныряли с нее в воду и, поплавав немного, выбирались обратно и отряхивались, и играли друг с другом. Я смотрел на них и думал о жизни, которой живут они. С того дня, как они рождаются, и до того, как умрут, они просто держатся вместе. Они не ведают ни трудов, ни тревог, ни к чему не стремятся и никуда не опаздывают, не размышляют о вчерашнем или завтрашнем дне или о том, кто они, или о чем другом.

— Хочешь сосисок? — спросил отец.

— А сам ты хочешь?

— Конечно хочу. Почему бы мне, собственно, не хотеть?

— Они стоят четверть доллара штука. Если каждому по сосиске, будет полдоллара. А за эти деньги можно купить бензину километров на сорок.

— Совершенно верно, — сказал мой отец. — Но меня так и дразнит запах сосисок, и очень хочется поесть одну, если ты не против.

— Я не против, па.

Мы снова спустились на пляж и взяли себе по сосиске со всем, что полагается к ней. А полагается к ней нарезанный кружками лук, красный перец, соленый огурец, горчица и холодная подливка.

Мой отец проглотил свою порцию в мгновение ока.

— Мир — вот что придает вкус горячей сосиске, — сказал он, — и поэтому есть ее лучше всего на улице.

Недалеко от стойки, где продавались сосиски, кружилась карусель, непрерывно играла музыка, и дети кричали что-то родителям и друг другу, и мне вспомнилось, как когда-то я делал то же самое. Это было давно, очень давно, почти в другой жизни, — ведь вот уже несколько лет я не катался на карусели. И вдруг мне захотелось покататься на ней сейчас же, сию минуту, но я, конечно, и слова не проронил, потому что знал — отец сразу же согласится, катайся, мол, на здоровье, и еще одна монетка уплывет от нас.

— Не знаю, как ты, но я должен покататься на карусели, — сказал мой отец.

— Без шуток?

— Я сяду на льва. А ты?

— На тигра.

Мы подошли к окошечку кассы и взяли билеты.

Отец оседлал льва, я — тигра, и нас завертело, закружило под музыку джунглей.

Каждый раз, когда тигр завершал очередной свой круг, я испытывал такое чувство, будто вот сейчас меня отбросило на целый год назад во времени, а само время меж тем умчалось на год вперед.

Когда тигр стал, я спустился и, отойдя от карусели, сказал:

— Знаешь, па, я ничего не понимаю.

— Тем лучше, — сказал он.

Мы зашагали по прямой дорожке с беседками для разных игр туда, где были качели и чертово колесо и всякие «дома», куда можно заплатить и войти, вроде «Сумасшедшего дома» или «Дома загадок».

Меня взволновало то возбуждение, которым охвачены были все находившиеся там, словно каждый из этих людей обнаружил внезапно, что он живой — живой вместе с другими живыми — в мире, полном волнующих вещей, и никому ничего не нужно делать, кроме как наслаждаться этими вещами и с наслаждением есть сосиски. С горки, по головокружительной крутизне прогрохотал вниз маленький поездок, описал быструю дугу под крики своих пассажиров и снова взмыл кверху, а потом снова сорвался вниз, снова закружил по дуге, и снова раздались вскрики сидевших в нем.

Я силился понять мир. Я силился понять, что это значит — быть живым среди огромного множества живых и вместе с ними.

И я чувствовал себя то приятно взволнованным, радостным, то печальным и одиноким.

Когда мы прошли до конца всю дорожку игр и развлечений, отец мой сказал:

— А теперь давай поедем во Дворец Почетного легиона, где можно увидеть иную жизнь.

— Иную? Какую же?

— Жизнь в искусстве. То есть лучшую на свете.

— Почему она лучшая?

— Потому что в ней, в этой жизни, нет шума и крика. Пошли скорее, мне не терпится взглянуть на нее еще раз.

Дверь

Дворец Почетного легиона расположен на возвышенности, с которой видны Золотые Ворота — и мост, и пролив, и море. Прямо перед входом во Дворец зеленая лужайка, и на лужайке железный человек на железном коне и еще один человек, сидящий в задумчивости.

— Кто этот на коне?

— Не важно. Какой-то болван.

— А вон тот кто?

— Мыслитель.

— О чем же он мыслит?

— О себе. То есть о том, о чем и мыслят все мыслители.

— Где его одежда?

— Дома.

— А сам он где?

— А сам он здесь. В искусстве. Эту статую сделал человек по имени Роден. Принято считать, что она хорошая, но хороша она лишь постольку, поскольку все, что было сделано после нее, попросту убого. Египтяне и индусы не раз и не два, а веками создавали вещи куда лучше этой, причем так, словно это ничего им не стоило, словно иначе и невозможно было. Не так, как нынче, когда никто не в состоянии создать хоть что-нибудь мало-мальски приличное.

— А почему ты их не научишь, как это сделать?

— Ха-ха-ха! — рассмеялся мой отец и сказал:- Давай-ка войдем, пока не поздно, войдем и посмотрим немного искусства.

— Что такое искусство?

— Все. Все, рассмотренное в своей особенности, все, увиденное в особенности, все, сделанное с особенностью, все — особенное в своей отдельности.

Мы вошли в здание, и было в нем, как в церкви. Даже кто-то играл на органе, и на стенах висело великое множество картин. На них приятно было смотреть. Они приводили на память много такого, что видишь тысячи раз, но к чему никогда не приглядываешься по-настоящему. Это были: холмы — с травой, деревьями и камнями; лица людей и животных; комнаты — с мебелью и другими вещами; люди — стоящие и сидящие; столы и на них тарелки, фрукты, сыр и хлеб и прочее; птицы всех разновидностей, убитые охотниками и подвешенные вниз головой; корабли в море; улицы городов; задрапированные комнатки — с полуобнаженными женщинами, одевающимися, или отдыхающими на постели, или погруженными в полусон; маленькая девочка с ведерком, поливающая цветы в саду; мать и отец с их тремя детьми и большой собакой; фабрика, железная дорога и много чего другого.