Читать книгу "Наполеон - Пол Джонсон"

Бонапарт и сам являл пример скорости. Часто видели, как он подстегивал не только собственную лошадь, но и лошадь своего адъютанта, скачущего рядом. Он загонял невероятное количество лошадей. В погоне за скоростью сотни тысяч лошадей пали, загнанные до изнеможения. В наполеоновских войнах были убиты миллионы лошадей, и самой сложной проблемой, связанной с военными поставками, стала именно проблема замены лошадей. За одно десятилетие, с 1805 по 1815 год, поголовье лошадей во Франции стабильно сокращалось, чем и объясняется значительное ослабление французской кавалерии.

Скорость, с которой двигались его армии, достигалась также и мотивацией войск. Армия связывала с Бонапартом и свое благополучие, и свое будущее, и чем меньше чин, тем сильнее была эта связь. В этом кроется какая-то загадка. Бонапарт совершенно не ценил жизни своих солдат. В процессе достижения поставленных целей император не обращал внимания на потери. В 1813 году во время длительного спора по поводу будущего Европы он сказал Меттерниху, что с радостью пожертвует миллионом человек, лишь бы обеспечить свое верховенство. Более того, как только его армия попадала в затруднительное положение и, соответственно, после того как кампанию списывали со счетов, он неоднократно оставлял своих солдат на произвол судьбы и спешил в Париж – спасать собственное положение в политике. Так было в Египте и в России, в Испании и в Германии. Бонапарта никогда не привлекали к ответственности за его дезертирство или за те потери, которые несла французская армия, а они составляли 50 тысяч убитыми в год. Для сравнения: потери Веллингтона за шестилетнюю кампанию на Иберийском полуострове составили в общей сложности 36 тысяч – по всем причинам, включая дезертирство, или по 6 тысяч человек в год. Эта разница послужила причиной невеселого замечания Веллингтона: «Я едва ли могу представить что-либо более величественное, чем Наполеон во главе армии – особенно армии французской. У него было одно громадное преимущество – его безответственность; он мог делать все, что пожелает; и ни один человек не терял столько армий, сколько он. Мне же больно терять каждого солдата. Я не могу так рисковать. Я знаю, что если потеряю 500 человек без явной необходимости, то на коленях предстану перед судом в палате общин».

Та возможность рисковать, которая была у Бонапарта всегда, за исключением самого начала его карьеры, раздражала всех его оппонентов и противников, окруженных толпами ревнивых соперников и подчиненных политической власти своих стран. И Бонапарт с максимальной выгодой для себя пользовался этим преимуществом. Оно прекрасно дополняло его стратегию стремительного натиска и наступательных боевых действий. Обычно такое поведение срабатывало, ну а когда не получалось, Бонапарт реализовывал на практике старое армейское правило: «Никогда не усугубляй неудачи» – и отводил войска.

Солдатам нравился такой рискованный подход. По их мнению, погибнуть можно как в оборонительном бою с осторожным командиром, так и в атаке, но, рискуя, можно было надеяться захватить трофеи. Солдаты любят действовать. Высокий процент потерь означает быстрое продвижение по службе и более высокое жалование. Кроме того, в армии Бонапарта, в отличие от других армий, повышение по службе можно было заслужить. Рядовой имел хороший шанс получить старшее неофицерское звание и реальный шанс стать офицером – и даже генералом. По введенным Бонапартом правилам, искусный, опытный солдат переводился в гвардию – элитные части армии, где ему платили, как сержанту в пехотном полку. Хорошее питание (где это было возможно), высокое жалование, трофеи – вот материальное стимулирование, которое предлагал Бонапарт. Он также держался запросто с простыми солдатами. Хобхаус, друг Байрона, наблюдал, как Бонапарт принимал парад в период Ста дней; его потрясло, что Наполеон дергал за носы некоторых солдат в строю. Это воспринималось как знак дружеского расположения. Он также довольно сильно похлопывал по щеке приближенных офицеров. Это тоже воспринималось весьма положительно. Бонапарт знал, как разговаривать со своими солдатами у костра на привале. Его публичные выступления были короткими и простыми: «Солдаты, я верю, вы сегодня будете храбро сражаться. Солдаты, будьте смелыми и решительными! Солдаты, сделайте так, чтобы я вами гордился!» Бонапарту нравилось, когда его приветствовали громкими возгласами, в отличие от Веллингтона, который запретил все громкие приветствия, так как они «опасно приближаются к выражению мнения»; англичанин не мог и помыслить прикоснуться к какому-нибудь из своих офицеров, не говоря уже о рядовых. Веллингтон не признавал произведения в офицерский чин из рядового состава, так как полагал, что такой офицер останется рабом выпивки. В этих столь разных подходах есть свои плюсы и минусы.

Как только Бонапарт стал первым консулом, а особенно после коронации, он превратил своих солдат в привилегированную касту. Веллингтон часто повторял, что присутствие Бонапарта на поле боя равносильно введению в бой еще 40 тысяч солдат с его стороны. При этом он имел в виду не тактический гений Бонапарта, а реакцию людей на его присутствие. В меморандуме лорду Стэнхоупу в 1836 году Веллингтон так объяснял это свое замечание: «[Наполеон] был сувереном, правителем страны, а также верховным главнокомандующим. Его страна была устроена на военной основе. Все учреждения были нацелены на формирование и содержание его армий с расчетом на завоевание чужих территорий. Все должности и награды были в первую очередь и исключительно для армии. Офицер и даже рядовой армии за свою службу, за свои заслуги мог рассчитывать на верховную власть в каком-нибудь королевстве. Очевидно, что присутствие монарха в армии, устроенной подобным образом, сильно мобилизовало и поднимало боевой дух солдат».

Веллингтон добавлял, что все ресурсы французского государства были направлены на конкретную операцию, которой командовал Бонапарт, чтобы обеспечить ей максимальные шансы на успех. Бонапарту нравилась непосредственная власть, а не делегированные полномочия, как у большинства главнокомандующих. И, по словам Веллингтона, ни один монарх, ни один повелитель прежде никогда не имел такой власти на поле боя. Он сам, по своему разумению, назначал всех своих подчиненных, и ему не было необходимости с кем-нибудь советоваться. (Веллингтона, напротив, часто окружали генералы, навязанные ему военным министерством, и иногда он не мог даже самостоятельно выбрать своих собственных штабных офицеров.) Наконец, как считал Веллингтон, верховная власть Бонапарта усмирила все споры среди его маршалов, что придало французской армии «единство действия».

Веллингтон мог отметить также и тот факт, что Бонапарт контролировал все внутренние каналы связи, включая услужливую, зависимую прессу. Таким образом, он мог, за исключением крайних случаев, представить французской публике и всему миру свою собственную версию военных событий и ролей, которые играют в этих событиях отдельные личности и воинские подразделения. Он был не первым правителем-главнокомандующим, который умело использовал пропаганду, но однозначно первым, кто понял ее неоценимую значимость в войне и кто с максимальной выгодой для себя использовал широкомасштабные средства массовой информации – от гигантских плакатов до уже существовавших тогда многотиражных газет. Государственные системы семафора и почты всегда могли первыми доставить его версию событий в Париж, и это позволило ему, например, представить свою египетскую экспедицию как колоссальный культурный успех, а не полный провал флота и сухопутных сил. При необходимости он мог управлять толпой точно так же, как арабские военные диктаторы делают это в наше время – не через правящую политическую партию, как в их случае, а через структуры Национальной гвардии и другие военные формирования, которые пережили времена революции и остались ему верны. Бонапарт пережил те времена, когда толпы горожан угрожали королевским солдатам и убеждали их нарушать присягу. Он полностью повернул этот процесс: теперь военные задавали политический тон, а мирное население слепо следовало за ними.