Читать книгу "Личный пилот Гитлера. Воспоминания обергруппенфюрера СС. 1939-1945 - Ганс Баур"

Поскольку я намеревался лететь в Мюнхен, то сделал левый разворот и прошел над краем летного поля. Моему взору предстало странное зрелище. Люди бегали взад и вперед, размахивая носовыми платками, у кого-то в руках даже можно было разглядеть полотенце. Вероятно, его принесли из здания аэропорта. Затем стали взлетать сигнальные ракеты, причем всех цветов – белые, зеленые, красные, с блестками и без них. Конечно, у нас была договоренность использовать различные цвета в соответствии с чрезвычайными ситуациями, но в данном случае никакой системы уловить было нельзя. Впрочем, Цинтлю и мне было ясно и так: что-то случилось. В это время мы находились на высоте 400 метров. Я сделал несколько кругов над летным полем и спросил радиста, не забыли ли мы чего-нибудь, например летный журнал или что-нибудь еще. Нет, вроде бы все на месте. Но люди внизу продолжали размахивать руками и подавать сигналы. У нас на борту было радио, но в Зальцбурге не было радиостанции. Вероятно, мы могли бы связаться с Веной, но для этого пришлось бы кружить над аэродромом до тех пор, пока не придет ответ. Я вынужден был пойти на посадку. Надо сказать, что сделал я это с большой неохотой. Ведь я так радовался, что первый раз мне удалось удачно приземлиться и, вопреки всему, благополучно подняться в воздух.

После того как я нашел тот же самый холмик, который использовал во время первого приземления, я коснулся земли очень мягко. Это была, как мы любим говорить, когда касаемся поверхности земли столь мягко, что пассажиры едва замечают ее, мастерски выполненная «яичная посадка». Я позволил машине проехать до конца летного поля, но еще до того, как она окончательно остановилась, люди бросились к нам, толкая впереди себя трап. Пока они бежали к самолету, все время показывали руками в нашу сторону, как будто хотели к чему-то привлечь наше внимание. Может быть, мы переехали кого-нибудь во время посадки? Вероятности этого никогда нельзя исключать, поскольку внимание летчика в такой момент отвлечено сильным шумом и необходимостью прислушиваться к работе мотора. Я спросил Цинтля, не видел ли он кого-нибудь, кого бы мы могли раздавить во время посадки на траву, но Цинтль ответил, что посадочная полоса была совершенно чистой. Я приподнялся, затем вылез из кабины и теперь смог разглядеть заднюю часть самолета. Там я увидел человека, который только что поднялся с земли. Он выпрямился и поворачивал голову то влево, то вправо, как будто хотел убедиться, что его позвоночник остался невредимым.

Из выкриков разных людей, сливавшихся в нестройный хор, я в конечном итоге понял, что этот человек во время полета висел на хвосте самолета. Я выпрыгнул из кабины, скользнул на крыло и бросился к нему. Он был смертельно бледен; в его лице не осталось ни кровинки. Он стоял передо мной, весь дрожа. Я спросил его, каким образом он ухитрился уцепиться за хвост самолета, но он просто тупо на меня глядел, видно, еще не пришел в себя. Наконец, запинаясь, он объяснил, в чем дело. Этот человек хотел заявить о себе. Одно время он тщетно пытался устроиться на работу в кино в качестве каскадера. Ему пришла в голову идея, что на смелых людей всегда есть спрос, поэтому он захотел, чтобы о его смелости узнали многие. Рассудив, что наш самолет направляется в Вену, он надеялся получить известность и привлечь к себе внимание, прилетев в столицу киноиндустрии, повиснув на хвосте самолета. Очевидно, что вся история попала бы на страницы газет и, вполне понятно, он надеялся получить работу как «храбрый каскадер». Я объяснил нашему непрошеному попутчику, что мы направлялись в Мюнхен, а не в Вену. «О черт! Это плохо! Кроме того, я бы не выдержал всю дорогу!»

Теперь я захотел узнать у этого неудачника, как и когда он забрался на самолет. Оказалось, что, когда мы стали выруливать на взлетную полосу, он бежал рядом с самолетом. Когда скорость стала слишком большой и он начал отставать, то схватился за скобу на хвосте левой рукой, а правой – за распорку между концом стабилизатора и хвостом и запрыгнул на хвост. Он уцепился одной ногой за распорку. Выбранная им позиция была крайне неудачной. Вы можете себе представить, что во время разворота ему пришлось бы висеть вниз головой! Сильный ветер, а мы летели со скоростью 160 километров в час, прижал его к корпусу самолета, и именно поэтому он и не упал. Мы находились в воздухе примерно в течение семи или восьми минут. Он остался жив, но, судя по его же собственным словам, не смог бы выдержать дольше. Наверняка не так-то легко висеть вниз головой на сильном ветре и при этом поддерживать всю массу своего тела руками! Если бы мы продолжили полет, у него был бы только один шанс спастись – дождаться, когда мы будем пролетать над Химзее, и спрыгнуть в воду. Но скорее всего, он не выбрался бы живым из этой переделки.

Нашему попутчику повезло в том смысле, что я смог совершить такую мягкую посадку. Если бы самолет подпрыгнул хотя бы раз, скорее всего, он не смог бы удержаться. Его мозги вытекли бы на землю. Только представьте себе: при посадке скорость самолета достигала 110 километров в час! И наконец, падая на землю до того, как самолет окончательно остановился, он подвергался очередной опасности. К счастью, он не свалился под тормозную колодку на хвосте, а попал под распорку, которая поддерживала эту тормозную колодку. Наверняка о своей слегка оцарапанной спине он вскоре позабыл, скорее всего, гораздо раньше, чем о самом полете.

Между тем директор аэропорта в Вене примерно через два года рассказывал мне, что наш «наездник» опять попал в историю. Он попытался убить майора Шейца в Вене и поэтому в то время находился под судом. После того как защита описала в наиболее благоприятном для него свете эпизод с полетом на хвосте самолета, этот человек не был приговорен к тюремному заключению, а был отправлен в психиатрическую лечебницу под Веной. Таким образом, вышеописанное приключение сослужило ему добрую службу. Оно спасло его от тюремных засовов.

Над Альпами

1928 год стал очередным историческим этапом в развитии авиации, открылись полеты по маршруту Мюнхен – Тренто – Милан. Меня отправили в Тренто на автомобиле, чтобы обследовать там летное поле, так как было известно, что оно находится не в очень хорошем состоянии. От директора местного аэропорта я узнал, что особые неприятности доставляет ора, как здесь называется ветер, дующий с гор. Когда стояла теплая погода, он дул в утренние часы – поднимался примерно с 10.00 до 10.30 утра и стихал около пяти часов вечера. Этот ветер с гор возникал из-за большого перепада температур между холодными водами озера Гарда и раскаленными склонами горного массива Брента. Это приводило к возникновению очень сильных воздушных потоков, которые спускались вниз, в долину Эш, вызывая воздушные вихри. Сила ветра часто достигала 15 метров в секунду и даже больше. Самолет вполне мог совершить посадку при встречном ветре, который дул с севера, но при незапланированной посадке ветер мог дуть ему в хвост, поскольку к тому времени менял направление. На летной полосе длиной 800 метров, при наличии попутного ветра, будет невозможно остановить самолет у края летного поля, а это означало, что он разобьется в близлежащих виноградниках. Я объяснил директору аэропорта, что для такой респектабельной авиакомпании, как «Люфтханза», подобный риск недопустим, поскольку высший принцип ее деятельности заключался в обеспечении безопасности пассажиров и сохранности самолетов. Он сказал, что распорядится поставить сачки на всех четырех углах летного поля, так что по ним направление ветра можно будет определить, еще находясь в воздухе. Я же придерживался мнения, что от этого будет мало толку, поскольку нам придется иметь дело с воздушными вихрями, которые могут менять направление движения в течение нескольких секунд. Риск может быть и неизбежен во время чрезвычайных ситуаций или на войне, но его вполне можно избежать на гражданских авиалиниях. Позднее подтвердилось, что я был прав: когда сачки все-таки установили, то оказалось, что находившийся на северном углу поля показывал, что ветер дует с севера, а тот, что стоял в южном углу поля, в то же самое время показывал, что ветер дует с юга.