Читать книгу "Голос призрака - Виктория Холт"

Шарло и Луи-Шарль вернулись не сразу. Я догадалась, что они говорили с вновь прибывшими. Они присоединились к обществу много позднее, когда все уже танцевали в холле.

Я танцевала с Джонатаном, и это меня возбуждало, а потом с Дэвидом, и это было приятно, хотя ни тот ни другой не были ловкими танцорами. Мой брат Шарло умел танцевать гораздо лучше. Во Франции таким вещам уделяют гораздо больше внимания.

Я отвела в сторону Шарло и стала расспрашивать его о посетителях.

Он сказал:

— Они в самом плачевном состоянии и не в силах общаться со всеми этими людьми.

Поэтому матушка проводила их в верхние покои, велела затопить камины в спальнях и положить в постели грелки. Им принесли туда ужин, и, как только комнаты были готовы, они легли спать.

— Кто они?

— Мсье и мадам Лебрены, их сын, его жена и дочка сына.

— Целая компания.

— Я наслушался от них таких вещей, что волосы становятся дыбом. Они едва ускользнули. Ты помнишь их?

— Смутно.

— Они владели большим имением неподалеку от Амьена, но некоторое время тому назад покинули свой замок и жили тихо и уединенно в глухой деревушке у своей старой служанки. Но их обнаружили, и им пришлось спасаться бегством. Кто-то им помог скрыться.

Еще бывают достойные люди!

Бедный Шарло! Как глубоко он был взволнован!

Вечер закончился, и гости разъехались по домам, за исключением тех, кто остался ночевать. Я легла в постель, слишком усталая, чтобы заснуть. Не проходило возбуждение от вечера, который удался на славу. Все сошло гладко, так, как планировала мать, за исключением неожиданного прибытия Лебренов. И даже это дело было улажено с величайшей осмотрительностью.

Я подошла к поворотному пункту моей жизни. Теперь на меня будут давить, чтобы я приняла решение. Дэвид… или Джонатан? Перед каким необычайным для девушки выбором я поставлена! Мне не давала покоя мысль о том, насколько сильно каждый из них меня любит. Любят ли они меня такой, какая я есть, или потому, что этого от них ожидали; потому, что семья надеялась на такой исход? У меня возникло подозрение, что ими ловко манипулировали, затягивая в эту ситуацию.

Нет сомнений, что Джонатан жаждал моей близости. Но он мог испытывать те же чувства к молочнице или любой из служанок. Только из-за того, что мое положение обязывало, он готов был вступить со мной в брак.

А Дэвид? Нет, чувство Дэвида было прочным. Оно относилось только ко мне одной, и когда он сделал мне предложение, то делал его во имя истинной любви.

Дэвид… Джонатан! Если я хочу поступить мудро, то это — Дэвид; и все же что-то мне подсказывало, что я всегда буду страстно мечтать о Джонатане…

Я должна решить… Но не сейчас, не этой ночью. Я слишком устала.

* * *

На следующее утро я встала поздно, так как матушка распорядилась, чтобы меня не будили. Когда я сошла вниз, большинство ночевавших у нас гостей уже уехали, а оставшиеся собирались сделать то же самое.

Я пожелала им счастливого пути и, когда мы, стоя на ступеньках, махали им вслед, осведомилась о французах.

— Еще спят, — ответила матушка. — Они совершенно измучены. Мадлен и Гастон Лебрены слишком стары для таких передряг. Как грустно в их возрасте расставаться с родиной!

— Но еще грустнее было бы расстаться с жизнью. Она вздрогнула. Я знала, что ей пришли на память ее собственные ужасающие приключения, когда она сама была на волосок от смерти, во власти разъяренной толпы. Она понимала так, как никто из нас не мог понимать — за исключением, пожалуй, Дикона, а он-то был всегда уверен, что одолеет любого, кто нападет на него, — весь ужас того, что во Франции называли террором.

— Мы должны всем, чем можем, помочь им, — сказала матушка. — Здесь у них есть дальние родственники.

Они живут к северу от Лондона.

Как только наши гости отдохнут и придут в себя, они направятся туда. Дикон сегодня же отошлет тем людям письмо с сообщением, что Лебрены благополучно прибыли в Англию и погостят у нас пару дней. Он поможет им с поездкой.

Возможно, он и я проводим Лебренов к их друзьям. Бедняги, они чувствуют себя потерянными в чужой стране.

Да и с английским языком у них неважно. Ах, Клодина, мне их так жалко!

— Мы все их жалеем.

— Я знаю.

Шарло просто в ярости. — Она вздохнула. — Он так глубоко переживает все это. Ты знаешь, мне кажется, что он никогда не свыкнется с жизнью в этой стране. Он не похож на тебя, Клодина.

— Я чувствую, что здесь… мой дом.

Она поцеловала меня.

— И я так чувствую. Я никогда не была так счастлива. Только жаль, что все это должно было так случиться…

Я взяла ее под руку, и мы вошли в дом.

* * *

На следующий день вечером мы ужинали в обществе молодых мсье и мадам Лебренов и их дочери Франсуазы, которая была моей ровесницей.

Лебрены были очень благодарны за оказанное им гостеприимство, а когда Дикон сказал, что он с матушкой будут сопровождать их до места назначения и что по дороге они остановятся на ночь в Лондоне, они испытали огромное облегчение и не знали, как выразить охватившую их радость.

Естественным образом, разговор за столом шел только об их побеге и о состоянии дел во Франции; он велся по-французски, и это не давало возможности Сабрине, Дэвиду и Джонатану принимать в нем участие. Дэвид мог довольно хорошо читать на французском, но разговорной речью не владел. Что касается Джонатана, сомневаюсь, что он когда-либо давал себе труд хоть немного выучить язык. Дикон знал французский намного лучше, чем он позволял себе демонстрировать, и при этом он всегда говорил с подчеркнутым английским акцентом, видимо, не желая, чтобы кто-нибудь мог по ошибке принять его за француза. Остальные из нас, разумеется, говорили бегло.

Мы узнали немного о том, что значило существовать при режиме террора. Такие люди, как Лебрены, жили в постоянном страхе. Ни одной минуты они не были уверены в своей безопасности. Их приютила верная служанка, которая вышла замуж за человека, владевшего маленькой фермой; они поселились у нее под видом родственников. Но им так легко было выдать себя, и, когда мсье Лебрен попытался продать драгоценное украшение, единственное, что ему удалось спасти из имущества, он попал под подозрение. Ничего не оставалось, как срочно бежать.

Они переоделись батраками, хорошо сознавая, что один неверный жест, одна ошибка в диалекте, на котором они должны были говорить, может их выдать.

Моя мать подыскала им одежду, которая, если и не сидела на них достаточно хорошо, все же была лучше, чем грязное и рваное тряпье, в котором они прибыли.

Мадам Лебрен сказала:

— Столько людей были добры к нам! Видеть разъяренные толпы… слышать, как те, кто были нашими слугами и с которыми мы так хорошо обращались, повернули против лас… это все невыносимо тяжело. Но какое утешение знать, что не все в мире таковы! Во Франции есть много людей, которые помогают подобным нам.