Читать книгу "Должность - Василий Гавриленко"

Олимпиада, как уже было сказано, сидела на носу, но не верилось, что она наступит и через сто лет. Моисей Ашотович и Ада Серапионовна бывали неподалеку от так называемых «объектов» и, как бы сказать помягче, объекты слегка напоминали помойки. На помойках этих ковырялись гастарбайтеры и при попытке узнать у них, когда же все будет достроено, смеялись и лопотали по-ненашенски.

В санатории у моря проживало много волонтеров — они целыми днями валялись на пляже либо пили.

Аде Серапионовне очень быстро Олимпиада стала костью в горле, и она не упускала случая громко поругать тех, кто устроил этот бардак. Для Моисея Ашотовича такие мгновения были настоящей пыткой — он убегал на балкон и делал там невинное лицо — глядите все, это не я хаю власть!

Ада Серапионовна выглядывала из окна и кричала:

— Что ты спрятался, гусак?

Денг уже не один раз думал, как когда-то несчастный Сергей Леопольдович — не убить ли эту вздорную бабу? Но на такой исключительный поступок, что у того, что у другого духу не хватало.

2

Море к вечеру из темно-синего медленно перекрашивается в оранжевый цвет. Солнечный луч, словно игла швейной машинки, медленно, но верно прошивает горизонт крупными стежками. С криками носятся чайки — приближается шторм. Золотистые волны с пенными гребнями становятся все крупней, и все яростней набрасываются на притихший берег. Мечется в волнах забытая кем-то шляпа…

На балконе хлопает постиранное белье, и хозяйка нервно отворяет гремящую дверь. Куда там! Простыня, словно гигантский альбатрос, срывается с прищепок и медленно фланирует в сторону моря. Женщина с тоской смотрит ей вслед.

На пирсе обыкновенно много рыбаков с длинными кривыми удочками, но сейчас здесь лишь один — самый смелый. Уж не Сантьяго ли его имя? Волны бьют по бетону — ввысь взметаются пенные ошметки, но рыбак смеется — лицо у него состоит из миллиона морщинок — и дышит влажным воздухом.

Где-то там, за сизым маревом, Турция, — продает пестрые ковры, сладкий шербет, встречает русских туристов, провожает, считает прибыль. За Турцией, наверно, есть и другие страны — Иран, Саудовская Аравия, Египет… Но сейчас с трудом верится, что существует на свете и сам небольшой курортный городок, в котором так счастливо сошлись зима и лето.

Ветер клонит к земле пальмы, срывает листья. Натужно гудят электрические провода, стучат дорожные указатели.

Темнеет быстро, на пирсе уже никого нет, но волны все еще продолжают биться об него, словно желая стереть и самый след человека.

3

Аде Серапионовне очень быстро наскучило в олимпийском городке. Здесь, конечно, было тепло и чисто, кормили вкусно, но перед ней никто не дрожал и не заискивал, а чиновничьи жены, как правило, гораздо более честолюбивы, чем их мужья. С какой помпой она входила в театр или в единственный в Ж… бутик — королева бы позавидовала.

Глядя в окно на бушующую в море грозу, Ада Серапионовна отчетливо поняла, что хочет в родные пенаты.

— Собирайся, Мойка, едем домой…

— То есть как это? — изумился Денг. — Мы же только приехали.

Его-то как раз в Ж… совсем не тянуло — там он чувствовал себя словно комар на лягушачьей свадьбе: удушающие сплетни, вздорные слухи, никчемное чванство «отцов города». Он-то думал, что вырвался оттуда навсегда, и вот на тебе!

— Как хочешь, а я не поеду.

— Что?!

Крик Ады Серапионовны перекрыл шум моря за окном. Денг скукожился, представляя сотни банок, приставленных к стенам любопытными соседями.

— Да как ты смеешь, жалкий евреишка!

Вот это был страшный удар. Глаза Моисея Ашотовича загорелись, подогреваемые горячей южной кровью. Один мудрец (запамятовал его имя), сказал: «Самые противные из людей — это похотливые старикашки и евреи, стесняющиеся своего еврейства». Денг относился ко второй категории.

Он подскочил к Аде Серапионовне и с наслаждением вцепился в жирное горло.

«Хорошо, что телевизор на всю громкость» — холодно, как какой-нибудь маньяк, подумал Моисей Ашотович, душа любовницу, но тут же вспомнил о милиции, тюрьме, проблемах, сплетнях, в общем, о своей тонкой кишке, и отпустил жертву.

Ада Серапионовна тяжело села в кресло, хрипло дыша.

— Адочка, что с тобой? — испугался Денг, заглядывая любовнице в глаза, и тут же получил такой удар по уху, что отлетел к дивану.

— Вот тебе, негодяй!

Ада Серапионовна нащупала рукой что-то тяжелое — то был утюг, но тут из телевизора объявили:

— Здравствуйте, уважаемые телезрители, вашему вниманию предлагаются политические дебаты Андрея Данииловича Алильханова и Сергея Леопольдовича Антушкина.

— Сирёжик, — ахнула Ада Серапионовна, роняя утюг. Забыв по Денга, она кинулась к экрану, только что не впрыгнув в телевизор, как пловец прыгает в бассейн.

Глава восьмая
Назубок

1

Утро было тяжелым. В зеркале отразилось лицо, совершенно не похожее на лицо — какой-то красный шар с синими обводами под глазами. В горле заправляла пустыня Сахара, в голове взрывались бомбы, а из желудка время от времени что-то такое поднималось, поднималось и никак не могло до конца подняться.

— Степа! — крикнул я.

— Да, Сергей Леопольдович?

— Ты не могла…, ты не мог бы принести пива?

— Вы же знаете, Сергей Леопольдович, пива здесь не держат.

— Ну, неси хоть шампанского…

В проклятом ресторане, похоже, под видом коллекционных вин потчуют посетителей черт знает чем, а этим простофилям невдомек.

— Пожалуйста, Сергей Леопольдович.

— Спасибо, Степан.

Я залпом выпил шампанское — стало легче. С удовольствием подумалось, в каком свинском состоянии, надо полагать, пребывает после вчерашнего милейший Семен Никитич. Уж он-то упился так упился.

Мой горничный чего-то приуныл.

— Не грусти, Степан, прорвемся, — подмигнул я ему. Ох, и странно было называть «Степаном» милейшего вида девушку, но что поделать — пути Господни неисповедимы.

— Сергей Леопольдович, я пошутила, — захныкала Степа. — Я женщина, у меня даже есть малыш.

Ну, вот и здрасьте — пожалуйста! Никогда не понимал баб!

— Так зачем же ты…

— Сергей Леопольдович, простите, — рыдала горничная, размазывая по лицу косметику, — Вы были сильно пьяны, и я испугалась. А мне никак нельзя терять работу…

— Ну, успокойся, — наконец-то до меня дошло, — Успокойся, не стоит плакать. Обещаю — больше никаких приставаний. Ну?

Степанида всхлипывала, сотрясаясь всем телом. Я с умилением смотрел на нее, понимая, что передо мной, в сущности, ребенок. Ей, должно быть, еще и девятнадцати нет.