Читать книгу "Долгая дорога домой. Воспоминания крымского татарина об участии в Великой Отечественной войне. 1941-1944 - Нури Халилов"

Во время школьных каникул я три года подряд работал высевщиком на молотьбе, вел учет намолоченного зерна, выписывал квитанции на отправку зерна государству и МТС. В МТС мне выплачивали зарплату и выдавали премию. В один год я тянул лошадьми солому для скирдования. Ночью вся деревня спала на соломе во время молотьбы.

У новых поселенцев не было своей техники для молотьбы выращенных хлебов, и они брали ее у соседей. В деревне Джанатай у них были молотилка и локомотив. Они давали нам свою технику и научили, как на ней работать, налаживать при поломках. Если мотор работал на нефти и керосине, то локомотив работал на соломе. Пар крутил колесо-шкив, на который надевали ремень-пас, который соединял со шкивом молотилки, и таким образом он работал.

В начале 30-х годов вместо мотора и локомотива молотилку стал крутить трактор. Арман обустроили не в деревне, где был кран для воды и водопой – ашлавы[58]для скота, а за деревней около двух ставков – бассейнов, которые заполняли водой из пяти-шести родников с очень прохладной и вкусной водой. Эти ставочки, один из которых был бетонирован, были окружены кустарниками и большими деревьями: тополя, карагач, ясень, дуб. Из Суюн-Аджи до ставка было около километра. Дорога была хорошая, по обеим сторонам росли ясеневые деревья, а за деревьями были сиреневые кусты и клумбы для роз и других цветов. Между дорогой в бассейны и садом был небольшой лес-карагачник, который снабжал сельчан дровами, там же росло несколько деревьев рябины, дающей вкусные плоды. Все это осталось от немцев, которые умели создавать себе уют. Вокруг сада, прилегающего к лесочку, росли высокие тополя, по канаве текла вода из ставков.

В селе появилась новая молотилка. Барабан крутил трактор ХТЗ с железными колесами на шипах. Принадлежал он МТС. Трактористом и одновременно молотильщиком был Федор Гаврилюк. Это был хорошо знающий свое дело мастер, которого все уважали. Молотилка работала бесперебойно, максимально используя хорошую погоду. Мажара за мажарой подъезжали к молотилке, рабочие – два человека – вилами подавали скошенную пшеницу или ячмень в барабан молотилки. Еще один человек тоже вилами равномерно бросал это в барабан молотилки. На этой работе часто был Алеша Фидрих – он же председатель товарищеского суда по Ивановскому сельскому совету. Жил он в Вейрате. Он почему-то очень боялся мышей. Кто-то из рабочих хотел пошутить и бросил на молотилку одну мышь, которых немало бегало вокруг. Увидев мышь рядом с собой, Алексей спрыгнул вниз и с вытаращенными глазами бросился бежать далеко в поле. Женщины бросились за ним и стали уговаривать, успокаивать. Догнали его только возле самой Ивановки. В этот день на работу он так и не вернулся. Это, конечно, была злая шутка. Недаром говорят: шутки шутками, а хвост на бок.

После того как закончилась трехлетняя безналоговая работа и крестьяне окрепли, стали немного богаче, поливные земли поделили между собой. Плодовые сады и поля для посева хлебов остались в общем пользовании. Нам достались 3 гектара поливных земель перед старым садом сразу за мостом через реку, где мы выращивали огурцы. С другого конца сада, где были две черешни, и за садом, где выращивали помидоры. Плюс к этому Умер Муединов отдал нам свой участок, так как не хотел его обрабатывать. Мне тогда было 13 лет. Полгектара огурцов я поливал ведрами, таская воду из реки. В одной руке гугум[59], в другой ведро. Иногда пользовался коромыслом, но тогда приходилось нести два ведра.

Земли в саду, где росли баклажаны и перец, а за садом помидоры, поливали арычной водой, протекающей со ставков. Был строго определенный порядок, в соответствии с которым каждый хозяин по очереди мог поливать в течение четырех часов. Наша очередь подходила всегда к ночи. Я один с четырехугольным фонарем в 2 километрах от дома поливал помидоры. Было очень темно. Фонарь я вешал на кол, пускал воду в арык, сам сидел в другом конце арыка, а босые ноги ставил в арык, иногда засыпал. Когда приходила вода и касалась моих ног, то я просыпался и пускал воду в другой арык.

У нас было три лошади и две коровы. В бричку запрягали две лошади. Выращенный на огородах урожай возили в Симферополь. Сдавали комиссионеру оптом. Сами не продавали. Отец меня оставлял возле нашей подводы и наказывал торгующему рядом шашлычнику, чтобы он мне давал столько шашлыков, сколько я захочу. Я брал одну французскую булку и четыре-пять шашлыков. Один шашлык стоил 3 копейки, булочка тоже 3 копейки. Шашлыки тогда жарили не на углях, а на кипящем в котле жиру, а котел стоял на мангалке с горячими углями. Запах шел на весь город.

Иногда я ел чебуреки. Их готовили где-то дома, а на базар выносили в давулах. Давул – это круглый барабан, в нижней части которого горел деревянный уголь, а сверху угля стояла круглая железная чаша, в которой размещались масло, а сверху чебуреки. В барабан входило до 100 чебуреков, и они всегда были горячими.

Однажды, когда я ел шашлык, к нашей бричке подошел наш сосед Мишка-тракторист. В руке у него была бутылка с вином. Он позвал чебуречника с давулом и спросил, сколько все это стоит. Чебуречник сказал, что один десяток – один рубль. Все чебуреки были сложены по десяткам.

– А сколько все будет стоить? – спросил Мишка.

Продавец-цыган усмехнулся:

– Если съешь все, отдам бесплатно, ни копейки не возьму, ну а если не съешь, то заплатишь за весь товар, за сто штук.

Они ударили по рукам. Миша налил в стакан вино, начал есть чебуреки и за полчаса съел все сто штук, а потом еще выпил масло, что было в сковороде.

Цыган вытаращил глаза, рассердился и сказал:

– Ты и давул скушай, твою мать.

Я не очень удивился увиденному, так как знал, что когда Мишка работал у нас в поле, то на обед ему несли ведро борща, килограмм мяса и полведра каши. Все это он съедал. Люди называли его Аю-Мишка[60].

Чтобы обработать свои огороды в 3 гектара, надо было много и упорно работать. Отец в те годы был руководителем артели «Красное знамя», что отнимало много времени, и потому на помощь приходили Сеит-Вели и Сеит Ибраим эмджи[61]. Они жили в Тав-Даире. В свою очередь они часто брали для временного пользования наших лошадей и повозку, просили ячменя.

Профсоюзная организация разрешила отцу нанимать людей, так как он был занят на общественной работе. У нас по найму два года в сезон работали украинские девушки Ксения и Анюта. Работали они очень добросовестно. Жили и ели вместе с нами. По окончании работ они получали расчет и уезжали к себе домой в Украину, обещая весной снова приехать. Таких девушек в селе бывало 10–12 человек, некоторые из них даже вышли замуж за татарских парней. Именно они завезли в Крым прекрасные украинские песни, которые знали и пели в каждом селе.

В 1929 году началась сплошная коллективизация. Отцу пришлось сдать в колхоз все три лошади, бричку, плуг, борону, линейку. По какому-то вопросу отец поссорился с председателем и вышел из колхоза. Пошел он работать заготовителем укопкомзага Бахчисарайского района. Я помог ему написать письмо о том, что мы просим, чтобы колхоз вернул нам все наше имущество – лошадей и технику. В газете прочитали статью Сталина «Головокружение от успехов» и решили, что работать можно и не в колхозе, а индивидуально, а государству лишь надо будет платить налог. Письмо я написал Калинину.