Читать книгу "Я плохая мать? И 33 других вопроса, который портят жизнь родителям - Екатерина Кронгауз"

Но своих-то, получается, я воспитываю немного искусственно. Я говорю: нет, родной, нельзя так делать, нельзя отнимать игрушки, но сама в это время думаю: ути-плюти-плю. Говорю: не клади ноги на стол, а думаю: ууу, какие толстые ножки. Говорю: все, пора спать, а сама думаю, что вообще-то здорово было бы вместе поваляться и посмотреть сериал.

Считается, что в воспитании главное – предсказуемость и последовательность. С предсказуемостью еще как-то можно справиться. Но последовательность означает, например, следующее – раз вы сказали ребенку: “Если не ляжешь спать, останешься без чтения” и он не лег, то вы и в самом деле не должны читать ему на ночь. Удивительным образом, столкнуться с необходимостью быть последовательной мне пришлось совсем недавно. Как-то раньше до такого не доходило. Не знаю, кому было больнее в этот момент: Леве, который остался без книжки на ночь, или мне. Зачем я вообще сказала, что “если – то”, ну зачем?! Все, что мне хотелось в момент этой душераздирающей обиды, – сказать: ладно, я этого не говорила, ты так больше делать не будешь, побежали читать. А вместо этого пришлось обнимать, утешать, но не сдать ни буквы.

Я оказалась не самой последовательной матерью. Я могу сказать, что чего-то нельзя, а потом сдаться, особенно если Лева просит что-нибудь с улыбкой, и говорит “пожалуйста”, и добавляет, что “когда говорят «пожалуйста», то всегда отвечают «да»”, или когда Яша ложится на пол посреди метро и отказывается двинуться с места. Я понимаю всю тонкость и толстость их манипуляций и все равно веду себя непоследовательно. Но в этом зато есть предсказуемость. Да, мной можно манипулировать, но я утешаю себя тем, что умение манипулировать другими людьми тоже полезный навык, целое искусство, пусть учатся.

Глава 9

Воспитывать ли его похожим на себя?

Недавно мы жутко поругались с моей подругой. Из-за ее сына. У нее мальчик восьми лет – очень нежный мальчик, который любит читать, заниматься физико-химическими опытами и не очень любит людей. Его забрали из первого класса школы на домашнее обучение, он стал любить людей еще меньше, и когда во второй класс его отдали обратно в школу, у него возникли всякие трудности (плакал, сбегал с уроков), которые привели к тому, что он поколотил девочку (по крайней мере, он так об этом рассказал сам). Мальчика ее я люблю и судьба мне его дорога, поэтому я пустилась в идиотский спор.

Неожиданно для себя я выступила в популярном жанре: своди его к психологу. “Незачем”, – объясняла подруга. “Как же незачем? – удивлялась я. – Ведь ему трудно, может, у него Аспергер, может, есть какие-то простые способы облегчить ему жизнь”. Знаешь, рассказывала я, когда я немного занималась детьми с аутизмом, мне рассказали историю про первый класс для обучения детей с аутизмом. Там к каждому ребенку приставлен специально обученный сопровождающий, и он наблюдает за тем, как ребенок учится, и, если нет прогресса, пытается понять, в чем ключ. Например, про одного мальчика выяснилось, что он не воспринимает информацию, которая просто лежит горизонтально на столе, а если поставить ему материалы под углом – то тут же все видит, понимает и выучивает. Про другого выяснилось, что ему нужны утяжелители на плечи, и тогда ему становится гораздо спокойней, и он готов воспринимать информацию. Вот, говорю я подруге, вдруг твоему мальчику всего лишь надо надевать на плечи утяжелители, и жизнь его станет гораздо проще. “Никакой психолог не поймет моего ребенка, как я! – отвечала мне подруга. – Жизнь – сложная штука, мне было трудно, его отцу в жизни было непросто, у каждого свои особенности, он сильный, он справится, в этом и есть жизнь”. – “Но зачем?!” – возмущалась я. Мне казалось, у нее такая же логика, как у религиозных фанатиков, которые не вызовут умирающему ребенку врача, потому что если ему судьба выжить – Господь поможет. А то, что с позволения Господа существует медицина, им почему-то в голову не приходит.

Мы спорили до крови несколько часов. Ты предлагаешь, говорила мне подруга, лишить его индивидуальности, трудности закаляют характер человека, странности и составляют его уникальную личность, мне нравится, какой он – он близкий и родной, я не хочу делать его другим. Это эгоизм, кричала я, оттого что у тебя все было сложно и тебе знаком ад, через который он, может быть, проходит, – ты отказываешься ему помочь. “У него все хорошо, я понимаю его лучше”, – объясняла она. “Нет, не понимаешь, – объясняла я. – Ты вредишь ребенку”.

Это был один из самых неприятных споров, которые я вела в своей жизни. И несмотря на полное мое неприятие ее позиции, мне было стыдно за себя.

Мы все как-то выросли со своими странностями, представлениями о жизни, какими-то детскими травмами и домашними традициями, которые нам нравятся или наоборот. Нас обижали в детстве или слишком любили, нас ругали за несделанные уроки или, наоборот, никогда их не проверяли, нас обижали мальчики и девочки, увольняли, били, мы были бедными, богатыми. Кого-то из нас маленькими и голенькими заворачивали в ледяные простыни, чтобы сбить температуру. И в итоге мы выросли – и, скорее всего, нравимся себе. Мы выросли немножко покалеченными, но сильными, добрыми, мудрыми или какими там словами вы себя описываете, нас любят друзья, уважают коллеги по работе. В советское время это называлось – выросли достойными людьми. Значит, все это было не зря. Значит, это был трудный, но результативный путь. И он – работает.

Мы все хотим, чтобы наши дети были лучше нас и при этом были нам близки. А для каждого это значит что-то свое. Для кого-то – чтобы в Бога верил, для кого-то – чтобы не верил ни в коем случае, а просто Довлатова любил. Это абсолютно естественный процесс выращивания похожих на себя людей, он даже чаще всего незаметен окружающим. Родители его тоже не всегда осознают. Ну, сказал ты вскользь: мальчики не красят ногти и не ходят на каблуках, мальчики не плачут, не смотри на эту женщину – она плохо пахнет, не дружи с этим мальчиком – он грубый, в нашей семье такую дрянь не слушают и так далее, – даже не заметил, просто сказал. Мы все манипулируем детьми и их представлениями о мире просто потому, что очень долгое время наши представления – это и их представления тоже, никаких других просто не существует, взяться неоткуда. Мы искренне делимся с ними нашими взглядами, стараемся их обезопасить, подготовить. Ну и вообще – по правде говоря, хорошо мы знаем только, как обращались с нами. И даже те, кто пытается переломить это и воспитывает совершенно по-другому, все равно рано или поздно реагирует и ведет себя так, как вели себя с ним. Потому что это как условный рефлекс – пока сообразишь, как там по гармоничной теории реагировать, рефлекс уже и сработал по старинке.

Из этого, по идее, должно следовать, что если нам нравятся наши друзья – нам должно быть понятно, почему они воспитывают детей так. Должно следовать, что дети их вырастут такими же. Но нет. Ни их, ни наши. Иначе бы дети порядочных людей всегда вырастали бы порядочными, а дети маньяков – маньяками. Но это не так.