Читать книгу "Правда варварской Руси - Валерий Шамбаров"

Рабочий день начинался молитвою — и обычно натощак. На Руси редко завтракали, а ели дважды в день, в обед и ужин. А после обеда укладывались на часок вздремнуть. Если на базаре — то прямо в лавках, на телегах, а то и на земле. Точнее, под ногами-то был «пол». Вся Красная площадь и основные улицы Москвы были вымощены деревом. Для этого укладывался бревенчатый настил, а сверху накрывался плоским рядом плах. Правда, со временем на мостовую наносилась пыль, при дождях образовывался слой грязи. Однако за состоянием улиц городские власти следили, для их устройства собирали особые «мостовые деньги», и когда грязи становилось много, улицу мостили снова — иногда поверх старого покрытия.

Функционировал городской транспорт — шла «большая езда из одной части города в другую» (Таннер). Как сообщал Рейтенфельс, «на каждом перекрестке и у каждых ворот стоит… наготове много извозчиков, то есть возниц, которые, договорившись за весьма малую плату, быстро доставят приезжего к месту, им указанному». Невилль отмечал, что их было около тысячи — с «маленькими тележками, запряженными в одну лошадь». Описывает он и экипажи «наподобие паланкина», в которых ездили женщины по 5–6 человек. Чтобы пройти всю Москву пешком (иностранцы засекали), требовалось 3 часа. Но и в карете от центра до Земляного вала добирались за час. Между прочим, вплоть до 1670–1680-х гг. сам по себе городской транспорт чужеземцы описывали в качестве диковинки, подробно разъясняя, что это такое. Потому что в европейских городах ничего подобного еще не было — если нет своей кареты или телеги, топай пешком.

Хотя тут сказывался и другой фактор. Западные города застраивались так тесно и скученно, что по большинству улиц те же кареты и телеги не могли бы проехать. А большие размеры Москвы обеспечивались не только количеством жителей, но и тем, что русские жили просторно. Улицы достигали шириной 6–16 м (на Западе чаще всего — 2–4 м). Значительную часть территории занимали сады. Они были в каждом дворе, и летом Москва утопала в зелени. Растения сажали не только плодовые, но и декоративные. В начале XVII в. сортовые цветы на Руси еще не разводились, в садах росли шиповник и прочие представители полевой и лесной флоры. Однако к середине столетия пошла другая мода. Русские стали отсаживать из садов иностранцев махровые и прованские розы, покупать импортные семена цветов. А вскоре уже и свои семена и саженцы появились.

Улицы в Земляном городе и Замоскворечье представляли собой ряды по 30–40 домов. Пустыри между такими «микрорайонами» специально не застраивались, зеленели рощицами и кустарником. Здесь посадские проводили всякие «народные гуляния», пасли скот. Но такая планировка была полезна и в противопожарном отношении. Ведь Москва была в основном деревянной (кстати, она оставалась на две трети деревянной вплоть до 1812 г). Павел Алеппский писал: «При каждом доме есть непременно сад и широкий двор, оттого говорят, что Москва обширнее Константинополя и более открыта, чем он; в этом последнем все дома лепятся один к другому, нет открытых дворов, и дома в связи между собой. Поэтому, когда случается пожар, его не могут погасить. В Москве же много открытых мест и ее улицы широки, и когда случится в ней пожар, его быстро гасят».

Противопожарной охране вообще придавалось большое внимание. В каждом квартале назначались объезжие «для осмотру огня и воды» То есть для проверки правил обращения с огнем и наличия в каждом доме средств пожаротушения. А если все же занялось, тушением занимались стрельцы. Существовали уже пожарные команды, вооруженные помпами, имеющие специальные обозы повозок и лошадей, путь огню преграждался кожаными щитами, которые поливали водой. И дома на пути пожара ломали — на лесном рынке можно было потом недорого купить новые. Стрельцы выполняли и полицейские функции. Для этого им выдавали не только боевое оружие, но и короткие плетки — аналог нынешних милицейских дубинок. И государство их службу очень ценило. В Москве было несколько богаделен для престарелых и инвалидных стрельцов, которых содержали с женами и детьми за государев счет! Вот такого уж точно ни в одной европейской стране не было. Кроме общегородских земских властей существовали местные. В каждом квартале, сотне (дворов), слободе выбирали своих старост, сотских, десятских. Наряду с государственной действовала «общественная» служба охраны порядка — местные власти поочередно наряжали посадских в уличные караулы. (Не всех — мастера, числившиеся на государевой службе, например, на Пушечном дворе, от земских нарядов освобождались.)

Еще одной достопримечательностью Москвы были бани. Почти в каждом дворе имелись частные, а по берегам Москвы-реки, Яузы, Неглинки целыми шеренгами дымили «государевы», общественные бани. Их тоже взахлеб описывают все иноземцы, поскольку они были русской экзотикой. Побывать при посещении Москвы в бане считалось, видимо, такой же обязательной частью программы, как сейчас сходить на балет. Хотя относились по-разному. Шведы тоже любили париться и отзывались о русских обычаях восторженно: «Ни в одной почти стране не найдешь, чтобы так умели мыться, как в этой Москве». Бани существовали и в Чехии, их переняли от турок. Но там мылись… одетыми, в специальных рубахах и штанах. И чех Таннер с соотечественниками сунулись было одетыми в московскую баню, где их, ясное дело, подняли на смех. Он очень злобно потом плевался в своих сочинениях насчет русской «непристойности». А представители других западных держав, где обычая мыться не было вообще, как раз и шли специально глазеть на «непристойности».

Потому что в русских общественных банях мыльни и раздевалки были раздельные для мужчин и женщин, а сени между ними общие. Лица обоего пола не стеснялись выбегать в чем мать родила за водой, окунуться в реке, а зимой — в проруби или поваляться в снегу. Это вовсе не считалось неприличным и не предполагало каких-то более серьезных соблазнов. Для русских такое было вполне естественно — баня она и есть баня. Туда ходили и поодиночке, и семьями не реже двух раз в неделю. А если посторонние при том увидят чьи-то прелести — ну так что ж, не убудет. Вот и лезли голландцы, англичане и немцы полюбоваться на голых «московитянок», после чего сообщали читателям о «варварстве» и «безнравственности» русских. Лезли даже и не в общие, а в женские заведения. Как, например, австрийские дипломаты, отправившиеся на экскурсию в боярский сад, где в банях на берегу пруда купалось «более трехсот Диан», встретивших их визгом (Лизек). Хотя можно, конечно, поспорить, что более «нравственно», мыться или подглядывать за моющимися?

Что же касается разночтений в количестве жителей Москвы, то ли 500, то ли 700 тыс., то они вполне естественны. Далеко не всегда было ясно, кого считать столичным населением — уже в те времена Москва «плавно сливалась» с Подмосковьем. Дома строились и вне городских стен, и Павел Алеппский указывал, что «деревни, примыкавшие кругом к городу, бессчетны». Укреплениями Земляного города оборонительные системы не ограничивалась. Иностранцы уже на дальних подступах к Москве отмечали заставы, шлагбаумы, рвы с рогатками. Дополнительным поясом обороны вокруг столицы служило кольцо укрепленных монастырей. Окрестности города были очень живописными, изобиловали лугами, дубравами. Здесь находилось несколько царских сел — Измайловское, Преображенское, Коломенское. В них были сады, «наподобие итальянских» (Таннер). Преображенское являлось центром соколиной охоты. В Измайлово был зверинец, «или, лучше сказать, лес, обнесенный забором и наполненный стадами разных животных, а близ него изящное здание для приготовления лекарств из садовых врачебных растений» (Рейтенфельс). Рядом с Москвой располагались и загородные дома вельмож — тоже с садами, с рыбными прудами.