Читать книгу "Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Ричард Фаринья"

— Я заведу тебя, малышка.

Глотнуть скотча, уложить ее на спину. Я знал, я точно это знал.

— Нет.

— Да.

Ох, как пьян. Кимоно прочь, нечего.

— Что ты делаешь?

— Ммммммм.

— Охх.

— МММММ.

— Каблуки — надо снять.

— Аххмммммм.

— Охх, чудовище.

Но тебе же нравится. Господи, я еще одет. Осторожные маневры, чтобы не поднялась с пола. Пиджак узкий. Так. Черт с ней, с рубашкой. Штаны.

— Подожди, у тебя есть эти штуки?

Господи, в кармане парки. Соврать:

— Да. — Брюки вниз, слишком узкие, ботинки не вытащить, мода плющовой лиги. Оставим как есть.

— Ты не носишь белья?

— Никогда.

— Ты не обрезан?

— Посмотри.

— О, и правда нет.

— Католик.

— Ужасно.

— Почему.

— Я где-то читала про рак.

— Иммунитет. Вот тебе.

— Охххххх…

— Я унесу тебя на небо, крошка.

— Ох!

Влез. Глаза дикие. Может, бешеная? Нет, такого счастья не дождаться. Вот так, полегче. Так. Так.

— Хмммм.

Глоток пойла, мы не спешим.

— Выпить хочешь?

— Что? Сейчас?

— На.

— Нет. Дальше, дальше.

Теперь немножко вбок. Ого, вот это ноги. К каблукам хорошо бы шпоры. Легче, легче легче легче. Потом пойдет быстрее.

— Оххххххххххххххххххххххххх.

— Мммммм. — В каком ритме? «Ночь в Тунисе». Чарли Паркер. Литавры. Уже близко. Вууууу. Быстрее…

— О Боже…

Никаких молитв, детка, Гноссос здесь. Еще ближе.

легче

легче

легче

анх

Анхх.

АНХ!

— Ооооо.

— Вот.

— Господи.

— Это правда.

— Ты — ты его хорошо надел?

— Кого?

— Эту штуку.

— Какую штуку?

— Контрацептивную.

— Я ее не нашел.

— Что?

— Страсть обуяла.

— ЧТО? — Памела выскользнула из-под него, перекатилась на бок. В семени бухло и парегорик, надо бы сказать что-то ласковое.

— Парегорик.

— Что?

— Во мне слишком много дряни, ты не оплодотворишься.

— Ох, что за гадкое слово. Что мне делать? Оно у меня внутри.

— Держи, — протягивая ей клизму. — Спринцовка для успокоения души.

— Свинья.

Памела выхватила у него из рук клизму и помчалась в ванную. Гноссос остался сидеть в спущенных до ботинок брюках, все еще в рубашке, галстуке и с медленно вянущей эрекцией. Допил стакан скотча и налил новый. За стеной слышались мучительные стоны и фырканье воды. Нужно что-то сказать.

— Тебе помочь?

— Отвали.

Спасибо на добром слове.

Он ретировался к проигрывателю, перебрал всю коллекцию и, не найдя ничего стоящего, остановился на Брубеке. Послышались шаги.

— Помогло?

— Надеюсь. Мне плохо.

— Первородный грех.

— Без тебя не обошлось, спасибо за помощь. И чего ты тут расселся без штанов? Шел бы пока, а? Хоть ненадолго?

Подъем, штаны еще мокрые. От нее? Нет, «Катти-Сарк». Боже, совсем забыл об ужине. Бедный Фицгор.

— Сегодня можно будет переехать?

— Нет! Ох, как мне плохо. Бедный Симон.

Надо бы отлить. Придется поискать другое место.

— Ладно, детка, до новых встреч.

— Забирай, — протягивая ему мокрую сплющенную клизму.

Он швырнул ее за спину, пожал плечами, несколько мгновений грустно смотрел, как Памела стоит у камина, скрестив руки на животе и вздрагивая, затем повернулся, шагнул за дверь и побрел по улице.

Он замедлил шаг только раз, когда из теней появилась странная танцующая фигура: запястья свободно качались, глаза в мрачной безлунной ночи вспыхнули злобой — и пропали. Гноссос таращился на то место, где она только что была. Лысый череп? Сгорбившись от холода он пробирался по снегу. Что за черт. Semper virgini[8].

Без особого на то соизволения мембрана остается ненарушенной. Скоро, снова говорил он себе, скоро: придет любовь.

Черная распухшая депрессия накрыла его собой и всей тяжестью прорвалась внутрь — через кровь и лимфу его ночи.

3

Доброе утро, блюз. Матушка Хеффаламп. Монсиньор Путти. Первое столкновение с деканом человеков.

Тарантул.

Безглазый и мохнатый, прочно уселся во рту, протиснув сквозь сжатые губы темно-коричневую колючую ногу.

Как он туда попал? Гноссос повернул голову и попробовал сплюнуть, но тарантул увернулся и остался во рту. А что если он кусается? Кусок дымящегося сала, воткнутый мне в горло.

Он очень осторожно перевернулся, пытаясь нащупать подушку, но нашел только грязный коврик на полу. За ночь надышался пылью, и тарантул — на самом деле не тарантул, а его собственный язык.

— Пить! — Слабая попытка.

Легкое шебуршание в соседней комнате — как будто кто-то одевается — затем тишина. Усилия, которых потребовала эта хилая просьба, взболтали частицы яда, щепка едкой тошнотной боли прошибла голову от виска к виску, и он лежал тихий, словно закрытая книга, дожидаясь, когда тошнота успокоится. Двигаться очень медленно.

Подбородок упирался в ковер; Гноссос открыл один глаз и увидел чьи-то потерянные волосы, обрезки ногтей, гнутые скрепки, катыши пыли, кошачью шерсть, засохшие цветочные лепестки, шелушинку лука и мумифицированную осу. Закрыл глаз. В позвоночник вгрызался паразитический червь неизвестной породы. Спокойно.

— Хефф! — Новый всплеск боли.

Дверь из соседней комнаты отворилась, и появился Хеффаламп — босой, в джинсах, с наброшенным на шею полотенцем. В одной руке он держал стакан с пузыряшимся бромозельцером, в другой еще один стакан с налитым в него на два пальца желто-коричневым ужасом.

— Пей, — поступил безжалостный приказ.

— Гггггг, — Гноссос заглотил ледянящие пузыри.