Читать книгу "Генеральша и ее куклы - Светлана Шишкова-Шипунова"

Первая, детская красота проходит у девочек годам к семи.

Только что была куколка с пухлыми щеками и локонами, а в первый класс идёт худое, бледное и нескладное существо на тонких ножках, с испуганным взглядом, школьная форма висит на нём, как на вешалке, носки сползают, а атласные ленты в косах то и дело развязываются и болтаются позади чёрными змейками. Следующие семь лет оно, это существо, будет становиться только хуже – вытягиваться, приобретать всё более непропорциональные формы – длинные руки и ноги при все ещё маленьком, худосочном тельце, неожиданно большой нос и не слишком ровные послемолочные зубы.

Все это будет продолжаться лет до 14–15, когда должна, по идее, проявиться новая, не детская, а девичья красота, но это когда ещё будет, и вообще неизвестно, чем дело кончится, получится ли из красивого ребёнка столь же красивая барышня. И как пережить эти некрасивые семь лет, как привыкнуть к обличью «гадкого утёнка»? Тем более, что время голубых атласных платьиц, переливающихся на солнце, прошло и настало время унылой школьной формы (темно–коричневое платье, чёрный фартук), в которой все девочки похожи на маленьких старушек. Такой старушкой я стала в неполных семь лет. Был год первого спутника и первого Всемирного фестиваля в Москве. Про спутник говорили между собой родители, и передавало радио. Отголосков Всемирного фестиваля в нашем городе слышно не было, я узнала о нём только годы спустя.

Заведение, куда сходились по утрам десятки маленьких старушек, называлось начальная школа и помещалось в одноэтажном кирпичном здании, вытянутом, как барак, там был коридор с деревянным полом, в который выходили двери четырёх классных комнат и пятой, учительской. Маленькая такая школа на окраине провинциального южного города.

С того дня, когда ты переступишь порог этого заведения, все изменится для тебя. Никто не назовёт тебя больше куколкой–красавицей. В школе красота вообще не ценится, скорее наоборот, молча осуждается и уж во всяком случае ничего не стоит. Здесь ценится совсем другое – беглое чтение, аккуратное письмо (чистописание) и примерное поведение. Единственный способ заслужить здесь благосклонность взрослых, к которой ты так привыкла, – стать отличницей, лучше – «круглой». Задача, кстати, совсем нетрудная для девочки, которая задолго до школы полюбила книжки больше, чем кукол.

…Мне было 4 года, когда я научилась читать. С тех пор вся моя жизнь – одно сплошное, непрерывное чтение. И я хочу открыть тебе «страшную тайну» — большего удовольствия, чем чтение, я не знаю.

Я тогда жила в Тбилиси, у тёти с дядей. По вечерам, перед сном дядя читал мне сказки. Как‑то раз он прочёл из Пушкина – «У Лукоморья дуб зелёный». Внимательно дослушав до конца, я потребовала: «Ещё!». Не думаю, чтобы в 4 года я хорошо поняла, о чём там шла речь, должно быть, меня заворожил сам поэтический слог. Слишком уж эти стихи отличались от тех, которым ещё в Куйбышеве научила меня соседка по коммунальной квартире:

Я маленькая девочка,

Танцую и пою,

Я Ленина не знаю,

Но я его люблю.

Несколько вечеров кряду я без «Лукоморья» не засыпала. И вот однажды, проснувшись, тётя с дядей застают такую картину. Ребёнок сидит в своей кроватке и, старательно артикулируя букву «р», которую незадолго до этого научился выговаривать, декламирует:

И десять витязей пр–р–рекрасных!

Чр–р–редой из вод выходят ясных!

И с ними дядька их мор–р–рской!

Тётя с дядей замерли, боясь спугнуть, но я благополучно дочитала стихи до конца, и в конце громко и победно выкрикнула : «Там р–русский дух, там Р–р–русью пахнет!». Дядя подхватил меня на руки, расцеловал и закружил по комнате, приговаривая: «А что я говорил!».

Из этого события он сделал два важных вывода. Первый: «у ребёнка хорошая память». Второй: «пора учить её читать». Тётя усомнилась: не рано ли? Но дядя сказал: в самый раз. Букваря в доме не было, и дядя стал учить меня по «Сказкам Пушкина». Сначала я читала так: смотрела в книгу и даже страницы переворачивала в нужном месте, но читала по памяти, наизусть. Этот «фокус» дядя не раз демонстрировал своим друзьям, но разгадать его было нетрудно, стоило дать мне в руки какую‑то другую, «взрослую» книгу. Впрочем, довольно скоро я стала читать без всяких фокусов и с тех пор читала всё, что попадалось на глаза – этикетки на спичках, вывески на домах по улице Руставели, где мы любили гулять втроём, даже непонятные названия дядиных учебников (он был ещё молодой человек и учился в институте). Ну, и конечно, Пушкина.

Букварь я впервые увидела, когда родители забрали меня, наконец, домой, чтобы отдать в ту самую школу. Сначала меня не хотели записывать, потому что учебный год уже начался, была середина сентября, к тому же, мне не хватало двух с половиной месяцев до 7 лет.

— Приводите её на следующий год, — сказали маме.

— Да не хочется год терять, она у нас уже читает и пишет! – взмолилась мама.

Писать я на самом деле не умела, просто срисовывала из книжек печатные буквы.

Две тётеньки, директор и учительница, дали мне для проверки букварь. Я стала переворачивать страницы, ища какой‑нибудь текст, но его не было, а были непривычно большие буквы с картинками и короткие слова, разделённые зачем‑то чёрточками.

— А я такую не умею читать, — испугалась я.

— Какую же ты умеешь? – строго спросила одна из тётенек .

— Пушкина, — сказала я.

Пушкина под рукой не оказалось, но нашлась «Родная речь» для второго класса. Я открыла, нашла какой‑то стишок и бегло прочла. Я ждала, что меня похвалят, скажут: «Ах, какая умница!» (так всегда говорили дядины друзья). Но вторая тётенька только головой покачала:

— Что ж я с ней буду делать? У меня в классе ни один ребёнок ещё не читает. Мы только букву «м» начали проходить.

Нам велели подождать за дверью. В коридоре, где важно прохаживались девочки в школьной форме с чёрными фартучками, мама сказала:

— Ты тут не слишком умничай, это тебе не Тбилиси.

Потом вышла учительница, обняла меня за плечи и повела с собой.

— Вот, дети, — сказала она, поставив меня перед классом, — у нас новая девочка, она уже умеет читать. Не обижайте её.

Потом усадила за первую парту у окна, где уже сидел некрасивый мальчик со сплющенным носом и оттопыренными ушами, и добавила:

— Ты будешь ему помогать.

В этот день моё школьное будущее определилось раз и навсегда. Все десять лет я проходила в отличницах, все десять лет просидела за первой партой и все десять лет ко мне подсаживали и прикрепляли отстающих, в основном мальчиков.

О, это такие непонятные, неприятные существа… Прежде, до школы ты видела их только на безопасном расстоянии (бабушка не подпускала их на пушечный выстрел). Но тут их полон класс, у них наголо остриженные головы с маленькими чубчиками на лбу, грязные ботинки и потные руки. Тебе неприятно сидеть с ними рядом, близко, касаясь локтями. Ты их боишься, потому что в любой момент они могут больно толкнуть или даже ударить и сказать: «дура» и «уродина». Это ты‑то уродина?!