Читать книгу "Ирония жизни в разных историях - Али Смит"

Подпираю голову руками. Ты поднимаешь сияющие глаза. И видишь мое лицо.

— Я только посмотрю, что там под ним, — объясняешь ты.

— Бетон, — говорю я. — Неужели ты забыла, когда мы сюда въехали, здесь был бетонный пол, удручающий, именно поэтому мы закрыли его ламинатом?

— Да, но я хотела бы узнать, что там под бетоном, — настаиваешь ты. — Мне надо проверить.

— И как же ты собираешься пробиться через бетон? — спрашиваю я. — С помощью отвертки ты туда никогда не доберешься.

— Я возьму дрель в подвале, — отвечаешь ты. — В любом случае дрель нам пригодится.

Ты усаживаешься рядом со мной на диване и сообщаешь о своем плане перенести дерево домой.

— Но держать дерево в доме невозможно, — говорю я.

— Ну, что ты, очень даже возможно, — возражаешь ты. — Я все разузнала. От нас лишь требуется обеспечить его достаточным количеством воды, и нужно, чтобы пчелы его опыляли. Придется приобрести несколько пчел. Хорошо?

— А как же свет? — говорю я. — Деревьям необходим свет. И как быть с корнями? Люди рубят деревья, потому что их корни, добираясь до фундамента, разрушают здания, а это очень опасно. Твое предложение — на самом деле сумасшествие, потому что можно разрушить основание дома, в котором ты живешь. Разве не так?

Ты нахмурилась.

— И какое же это дерево? — выпытываю я.

— Мне все равно, какое, — отозвалась ты. — Я тебе уже объясняла, что это не относится к делу.

Мне все еще не дозволено видеть твое знаменитое дерево; ты держишь его в тайне, возле сердца. Я знаю, что оно где-то позади дома, так как именно на ту сторону выходят окна чердака, на котором ты проводишь все светлое время дня, когда находишься дома. Все, что я знаю, так это только то, что на дереве сейчас появляются листья, а прежде, когда ты впервые его увидела, было время цветения, и оно предстало перед тобой в ореоле непорочной белизны; и о том, как ты собиралась мне позвонить, но была им ослеплена и ничего не могла видеть, я уже слышал несколько раз. Ночью, лежа в постели, прежде чем я притворюсь спящим, ты постоянно рассказываешь мне что-то новое о деревьях, как будто отчаянно пытаешься меня убедить; в первую ночь я спросил у тебя о виде дерева, и ты вдруг пришла в ярость (тогда я подумал, что, вероятно, это обычная хитрость, что ты пытаешься утаить от меня свой роман или что-то иное, но забыла выбрать вид дерева, и я застал тебя врасплох).

— Что такое вид, — возмущалась ты, размахивая руками и демонстрируя тем самым настоящую панику, — это только случайный ярлык, который навешивают люди, готовые все распределить по категориям, одержимые классификацией, а дело в том, что это дерево не подходит ни под одну категорию, это самое красивое дерево, какое я когда-либо видела, вот и все, что я знаю и должна знать, и незачем давать ему название, вот в чем суть, — сказала ты, — неужели тебе это не понятно?

— Нет, — признаюсь я, спокойно сидя среди обломков разрушенной комнаты и размышляя. — Послушай меня. Я просто имел в виду, что далеко не все деревья способны расти в домашних условиях. Это остановит их рост. Они могут зачахнуть. Кстати, на эту мысль меня натолкнуло твое описание, хотя сам я не видел того дерева, но, судя по тому, что ты о нем рассказываешь, оно уже слишком большое для того, чтобы расти внутри дома.

— Я знаю, — говоришь ты. Кладешь отвертку на неповрежденную часть пола у наших ног и прислоняешься ко мне с несчастным видом. Я внутренне ликую. Ощущаю плечом твое тепло. Качаю головой. Сохраняю грустное выражение лица, будто все понимаю и сочувствую.

— И, конечно же, его корни уже слишком глубоко ушли в землю, чтобы перенести дерево без повреждения, — добавляю я.

— Знаю, — соглашаешься ты, будучи побежденной. Меня это удивило.

— Так или иначе, — очень мягко продолжаю я, потому что предполагаю, какой это может возыметь эффект, — но твое дерево принадлежит кому-то еще. И ты не можешь его забрать. Ведь так?

Вероятно, не надо было этого говорить, а впрочем, оно того стоило, чтобы потом приблизиться к тебе той ночью, когда ты останешься со мной и не будешь холодной и деревянной. Конечно, это одна из причин, почему на следующий день я должен пойти и забрать тебя из отделения полиции, где тебе будут задавать вопросы о преднамеренном повреждении чьей-либо собственности. «Я не сделала ничего плохого», — твердишь ты, не переставая, по дороге домой. Ты повторяешь это вновь и вновь и объясняешь, что то же самое неоднократно говорила мужчине, записывавшему на пленку вашу беседу. Тут я замечаю, что ты выбираешь более длинный путь и совсем не хочешь сокращать дорогу домой. Как только мы пришли и ты снова забралась на опасный чердак с чашкой чая, что я тебе приготовил, я тут же тайком выскользнул из дому. И пошел теми улицами, которыми ты не хотела идти со мной вместе. Сначала я не видел ничего особенного. Но потом возле одного дома в квартале, где, как мне было известно, живут состоятельные люди, я нашел то, что искал: на тротуаре ярко-зеленой краской кто-то крупными буквами написал «СОБСТВЕННОСТЬ — ЭТО ВОРОВСТВО».

Ну конечно же, именно тут растет ее дерево. Я пристально посмотрел на него. Самое обыкновенное дерево; просто дерево, и выглядит как любое стареющее дерево с его вечерними мухами-однодневками, которые кружат в лучах заходящего солнца, с его скрученными новыми листочками и пестрой в его тени травой. Я почувствовал, как во мне закипает ярость. Попытался думать о чем-нибудь другом. Например, о том, что мух-однодневок правильнее называть эфемероптера; помню об этом со времен учебы в университете, хотя не знаю, почему или как я раздобыл такие сведения, особенно странно, почему они до сих пор держатся в моей памяти. Как бы их там ни называли, они все равно раздражающе жужжат. На какой-то миг я этих мух возненавидел. Я подумал об опрыскивании дерева дезинфицирующим средством, чтобы избавиться от мух. Потом мне пришло в голову срубить дерево топором. Еще я представил острые зубья пилы и всякие древесные опилки, которые появились бы на его коре.

Интересно, если послать анонимное письмо владельцу дома с предупреждением о том, что фундамент дома находится в опасности (хотя никакой опасности для фундамента нет и в помине), заставит ли это его задуматься о необходимости срубить дерево. «Уважаемый господин», — представляю я себя печатающим текст, потом встряхиваю головой, собираясь уходить, и тут снова вижу слова на тротуаре. Небрежный почерк, которым они написаны, — сжатые с наклоном зеленые буквы, — напоминает мне о тебе, когда мы впервые узнали друг друга, когда мы еще были совсем юными и верили в то, что изменим мир.

На крыльцо выходит женщина. Она требует, чтобы я прекратил смеяться возле ее дома. Требует, чтобы я ушел отсюда. Если я не уйду, она вызовет полицию.

Я возвращаюсь домой. Ты все еще на чердаке. Я волнуюсь за тебя. Ведь там совсем нет пола, и ты балансируешь, увлеченная страстью, на тонкой деревянной балке. Я представляю, как ты смотришь на дерево через толстые круглые лупы бинокля, с которым я любил играть в детстве; ты видишь дерево крупным планом, тихое, но неосязаемое, все как будто записано на суперпленке. Я знаю, ты никогда не идешь на компромисс; нет смысла просить тебя спуститься вниз. Хотя в кухне на тарелке ты оставила для меня немного греческого салата, накрыв его другой тарелкой, и рядом аккуратно положила вилку. Я сажусь на диван рядом с раскуроченным ламинированным полом и во время еды вспоминаю историю об одной паре пожилых людей, превратившихся в деревья. Как-то к ним в дверь постучали, и они впустили в дом странников, а потом обнаружили, что это были боги, оставившие им в дар свое благословение. Я роюсь в книгах, пока не нахожу нужную, но никак не могу отыскать в ней историю об этой паре пожилых людей. Я нахожу рассказ об убитом горем юноше, который становится деревом, о ревнивой девушке, которая нечаянно убивает свою соперницу и превращается в куст, о мальчике, который под лучами палящего солнца играет такую красивую музыку, что деревья и кустарники подбирают свои корни и придвигаются к нему поближе, чтобы он мог играть в тени, о боге, полюбившем девушку, которая не отвечает ему взаимностью, она счастлива и без него, и когда он преследует ее, то оказывается, что она не только искусная охотница, но еще умеет очень быстро бегать, поэтому опережает его. Но он — бог, а она — простая смертная, так что не может долго от него убегать, и, почувствовав, что силы уже на исходе и он вот-вот ее догонит и овладеет ею, она умоляет своего отца, реку, о помощи. И отец помогает, превратив ее в дерево. Внезапно ноги девушки пускают корни. Живот покрывается твердой корой. Рот запечатывается и лицо обрастает мхом; сомкнутые веки скрыты лишайником. Руки взметаются над головой, давая жизнь ветвям, и на каждом пальце появляются сотни листьев.