Читать книгу "Тереза Дескейру. Конец ночи - Франсуа Мориак"

— Да он, кажется, у себя; идите прямо.

Повторив свою просьбу, она сунула ему в руку монету. Ехидно усмехнувшись, он оглядел ее с ног до головы.

— Значит, имени я ему не говорю? А просто скажу: «одна дама».

Медленно поднималась она вслед за ним по крутой лестнице, на которой становилось все темнее и темнее. Кухонные запахи, встретившие ее внизу, постепенно сменялись затхлой вонью одеколона и уборных. Кто-то крикнул:

— Ну, конечно, пускай идет!

Кто-то нагнулся над перилами. До нее донеслось: «Что это еще за церемонии?» Очевидно, этот высокий молодой человек, стоящий там наверху, на площадке пятого этажа, ожидал увидеть другую женщину… При виде Терезы он остолбенел:

— Да, мадам, меня зовут Жорж Фило.

Открытая в его комнату дверь освещала площадку, но сам он стоял спиной к свету. Она заметила лишь, что он большого роста, сутуловат, что у него низкий лоб, взъерошенные черные волосы, что он без пиджака. На нем был свитер. Ворот голубой рубашки был расстегнут. Тереза поспешила заверить его, что ей надо сказать ему лишь несколько слов, дать одну справку. Не дожидаясь приглашения, она вошла в комнату и, повернувшись лицом к юноше, намеренно оставившему дверь открытой, назвала свое имя.

За долгие годы она успела заметить, как при одном упоминании этого имени на лицах людей из Сен-Клера или Аржелуза неизменно появляется одно и то же: жадное любопытство. Такое же выражение было сейчас и на этом длинном, костлявом, наклоненном к ней лице. Но уловив в нем также какое-то беспокойство и недоверие, Тереза прежде всего решила их рассеять:

— Пожалуйста, не волнуйтесь, я пришла вовсе не для того, чтобы вмешиваться вдела, которые меня совершенно не касаются. Да и зашла я, — поспешно добавила она, — на одну минуту. Но на тот случай, если вы с Мари когда-нибудь придете к определенному решению, я должна вам сообщить…

Вновь обретя полную непринужденность, она говорила совершенно спокойно. И хотя слова ее были вполне вразумительны, у нее создалось впечатление, что они не доходят до сознания юноши; продолжая говорить, она приглядывалась к нему, старалась уяснить себе, отчего он кажется ей таким странным. Она заметила, что у него слегка раскосые глаза; этот недостаток придавал его, в общем, довольно обычной физиономии своеобразное обаяние, а взгляду какое-то мутное, как бы пьяное выражение. Когда Тереза сказала ему, без излишней скромности, но и не подчеркивая его бестактности: «Вы разрешите мне сесть?» — он, неловко извинившись, придвинул к ней кресло, предварительно убрав с него пальто, грязную рубашку и груду граммофонных пластинок, наваленных в беспорядке, затем, несколько раз проведя рукой по щекам и подбородку, он попросил извинения, что небрит. Закрыв окно, он сказал:

— Иначе ничего не слышно.

— Вероятно, ужасно жить так близко от вокзала…

— О! Я не боюсь шума.

Сев на кровать против Терезы, он теперь внимательно ее слушал.

— Вы, конечно, понимаете, что тут речь не идет о нажиме на вас или о чем-либо подобном… Мой муж вообще не сообщал мне о своих намерениях относительно Мари, а я живу слишком далеко от дочери, чтобы иметь какое-либо суждение…

Тереза сама не оставалась равнодушной к определенным интонациям своего голоса, находить которые по желанию она не могла: этот глуховатый тон, слегка хриплый на низких нотах. Она слышала свой голос, когда сказала:

— Дар, который я собираюсь сделать Мари, будет иметь последствием мое немедленное и полное исчезновение.

Движением руки она подчеркнула значение последней фразы, произнесенной ею самым обычным тоном. Она не била на эффект, не изображала из себя жертвы. Жорж Фило принялся уверять ее, «что материальный вопрос для него никакой роли не играет». Развязно и в то же время как-то смущаясь, он добавил:

— Мы уже не похожи на наших родителей, вся жизнь которых вращалась вокруг этих вопросов о приданых, наследствах, завещаниях. С кризисом все это полетело к чертям: нас это больше не интересует.

— Я убеждена в этом. Но ваш отец имеет право знать мои намерения; если вы считаете это необходимым, прошу вас сообщить ему.

Тереза встала. Жорж Фило, казалось, колебался:

— Мари у вас?

Он в раздумье смотрел на Терезу. После того как было закрыто окно, в комнате запахло заношенным платьем, табаком, мылом. И так как в это время спряталось солнце, комната сделалась вдруг отвратительной. Тереза почувствовала, что наступил удобный момент попытать счастье в пользу Мари.

— Она уезжает сегодня вечером. Не хотите ли что-нибудь ей передать?

— Сударыня, мне хотелось бы, чтобы вы поняли…

Тереза тотчас же снова села и стала смотреть на него с тем выражением, какое она умела себе придавать, — выражением, в котором наряду с полным отсутствием каких-либо эгоистических целей можно было прочесть страстное внимание к тому, что поверял ей собеседник. Он сказал, что ему двадцать два года, что брак его пугает. Если бы ему так уж необходимо было жениться, он, конечно, остановил бы свой выбор на Мари…

— Ах, — прервала его Тереза, — вы позволите повторить ей эти слова? Это вас ни к чему не обязывает…

Он утверждает, что это не простая отговорка с его стороны.

Он действительно с нежностью думает о Мари. С нею связаны все его детские и юношеские воспоминания. Без Мари ему нестерпимо было бы проводить каникулы в Сен-Клере.

— Я люблю и ненавижу ланды… А вы?

— Я?

Он покраснел, вспомнив, кто эта женщина и что должно возникать в ее мозгу при одном названии Сен-Клер. Но он никак не мог отождествить Терезу Дескейру с тем существом, чей задумчивый взгляд следил сейчас за ним из-под коротенькой вуалетки.

— Я не хочу сказать, что я никогда не женюсь, — продолжал он после некоторой паузы. — Но в данное время… это невозможно! Прежде всего — учеба, вечные экзамены…

— Это ничего не значило бы, — прервала его Тереза. — Наоборот, женитьба отвлекает от развлечений, от рассеянного образа жизни. Ноя понимаю, что в вашем возрасте вы колеблетесь.

— Не правда ли, сударыня? Ведь мне только двадцать два года.

Она не сводила глаз с этого худого, длинного лица, черты которого, хотя и резко выраженные, казались незаконченными, а карие раскосые глаза ни на чем не могли сосредоточиться, один лишь большой рот на этом лице был четко очерчен.

— Вам скорее следовало бы сказать: мне уже двадцать два года.

Он огорченно спросил:

— Вы находите, что я не так молод?

— О! Знаете ли! Раз путешествие началось, это равносильно тому, что вы уже доехали… Разве вы не находите?

Да, он это отлично понимает.

— Представьте себе, что в тот день, когда мне исполнилось двадцать лет, — вы не поверите! — так вот, я плакал…

— Вам было от чего плакать, — спокойно сказала Тереза.