Читать книгу "Бураттини. Фашизм прошел - Михаил Елизаров"

Борменталь действительно редкий зануда: стоит вспомнить его реплики: «Иканье за столом у других аппетит отбивает; сначала налейте Филипп Филиппычу, потом мне». У определенной публики эти два персонажа неизменно вызывают коллективный спазм сочувствия и классовой солидарности.

Но что хорошего сделал «творец» Преображенский? Из его телефонного разговора можно понять, что он в свое время восстановил функцию семенников чекистскому наркому – не бескорыстно, а чтобы обеспечивать себя охранными бумажками. Стареющей потаскухе пообещал пересадить яичники обезьяны, чтоб та могла и дальше представлять интерес для карточного шулера Морица. Вылечил дряхлого развратника: «Голые девушки стаями», «Ей-богу, последний раз такое на Рю де ля Пэ». Профессор принимает платежеспособных нэпманов, но не простой народ. (С его слов, только ради науки.) Старушку-странницу, которая пришла всего-то «на собачку говорящую посмотреть», Преображенский просто не пускает на порог.

Характерное «Не хочу!» относительно полтинника в пользу детей Германии дословно претворено в жизнь современной финансовой элитой. «Не хочу», произнесенное с преображенской невинной улыбочкой, усыпляет совесть, уберегает от нелепых расходов на голодающих стариков и детей.

Профессор злопамятен. Он не может забыть украденных десять лет назад калош. Этого факта уже достаточно, чтобы возненавидеть пролетариат, о котором он имеет весьма смутное представление – дескать, они должны заниматься «чисткой сараев, своим прямым делом». Действительно, может ли быть иная работа для некрасивых, грубых, примитивных, опасных существ, которые из чего только сделаны! – из трупов и бродячих псов. Не сомневаюсь, что многие до сих пор разделяют эту теорию происхождения пролетариев.

Преображенский – чревоугодник. Жрать он умеет и любит. Он знает, что водку нужно пить исключительно с горячей закуской. «Если вы скажете, что это невкусно, доктор Борменталь, вы мой враг». Ему в голову даже не приходит мысль, что кто-то в силу финансовых причин не может позволить себе питаться, как питается он, профессор Преображенский.

Он сообщает, что подманил Шарикова «лаской», а точнее, колбасой. Для чего? Чтобы просто накормить голодного пса? Чтобы завести домашнего любимца? Нет, чтобы использовать в своих опытах. В этом Преображенский не особо отличается от своего «отпрыска» Шарикова – заведующего подотделом по очистке. Шариков ловит и душит котов. Его жестокость честна – без сантиментов. Преображенский двуличен – как европейское сообщество, бубнящее о милосердии и одновременно устилающее трупами Сербию, Ирак, Ливию. Представленный живодером Шариков ничем не хуже подманивающего бродячих собак лаской Преображенского.

Осмеянное имя Полиграф Полиграфович в своей природе мало чем отличается от «Филипп Филиппыча» – такое же удвоенное. «Полиграф», по словарю Ушакова, – копировальный прибор. Шариков, интуитивно ощущая себя сложной копией, возводит свою суть в квадрат – Полиграфович. Он своего рода Симулякр Симулякрович Ноль (шарик – нечто круглое, нулеобразное). В словаре Даля «полиграф» – тарабарская грамота или тайнопись. Тайна в квадрате, помноженная на пустоту, – генетический код Шарикова.

Нового Адама помещают в мир, где все запрещено – «на пол плевать нельзя, по матушке нельзя». Шариков живет как умеет – курит, тренькает на балалайке, гоняется за кошками, волочится за Зиной – прислугой Преображенского. Его пытаются выставить виноватым, но он ни при чем – это его природа, то, с чем он появился на свет.

Потешаться над Шариковым – «Котяра проклятый лампу раскокал!» – все равно что потешаться над младенцем за то, что тот мочится в пеленки и гукает. Демиургам в Шарикове претит буквально все: одежда, круг интересов, художественный вкус. Переписка Энгельса с Каутским летит в огонь, потому что Преображенского испугал итог вдумчивого чтения, поистине соломоново решение «отнять и поделить».

Шариков чувствует социальную несправедливость общества – «один в восьми комнатах проживает, другой на помойках пропитание добывает». Новый Адам приводит к себе домой Еву – некую Васнецову. До этого Шариков был наказан за ночной поход к Зине (ну, не к Борменталю же ему подкатывать!), Шарикова уличают, что он «не был на колчаковских фронтах», а Еву изгоняют. (В фильме подчеркнут корыстный ревнивый интерес Борменталя – эта Ева понравилась ему самому. Лишенный мужской витальности Шарикова, он сам не решился на знакомство.)

Адам-Шариков не выдерживает тирании и восстает против своего создателя – Лжебога Преображенского. В этом порыве он продолжает исполнять свою миссию заведующего подотделом по очистке. Он хочет зачистить Москву от Преображенских и Борменталей – преступно безответственных демиургов.

Не случайно Преображенский запоздало хватается за голову: «Доктор Борменталь, что мы натворили!» Бунт подавлен. Шарикова наказывают, а именно – оскотинивают. Он снова превращается в собаку. В этом видится изощренная либеральная жестокость. Не убить, а лишить разума, произвести лоботомию, чтобы получить безвольное послушное существо, довольное своей жизнью, поводком, краковской колбасой, потаскухой-бабушкой. Как часто вы повторяете себе: «Я состоялся как человек, гражданин, специалист, у меня семья и работа, друзья, достойная зарплата»? Подойдите к зеркалу и приглядитесь к своим почти невидимым шрамам. Вдруг вспомните, что вы когда-то были человеком.

«Муха» I

В фильме Дэвида Кроненберга «Муха» главный герой, ученый-физик, занят проблемой телепортации. Ему удается воплотить свою идею в реальность. К несчастью, опыт над собой он проводит в состоянии алкогольного опьянения, контроль утрачен, и физик не замечает, что в камеру-телепорт случайно попадает муха. Компьютер, курирующий телепортацию, сбит с толку.

При перемещении в пространстве происходит смешение атомов двух разных организмов, и на выходе во второй камере оказывается гибрид – человек-муха. Ученый не сразу замечает, что с ним произошло. Муха в его теле проявляется постепенно. Меняются физиология, инстинкты, внешний вид. Насекомое одолевает, человек превращается в гигантскую муху. Физик, понимая, что с ним произошло, предупреждает свою подругу: с ним нужно быть настороже. На человеческий опыт наложена высшая свобода, ведь мухи не скованы моралью, религией. В некотором роде гибрид мухи и человека – это проект ницшеанской личности.

В 1991 году исчез (телепортировался) Советский Союз. Вместе с ним растворилось культурное пространство, которое он генерировал и в котором находился, – пространство модернизма. С рождения модернизм был занят переустройством мира, точнее, – его благоустройством. Он наводил порядок: вначале все разбирал до черных квадратов, а потом собирал исправленную и улучшенную реальность заново. Возникнув в начале XX века в России, модернизм уже в Советском Союзе развивался в двух направлениях. Существовали художественная иллюзия (условно – Союз Небесный) и реальность, которую принято называть тоталитарной.

Искусство всегда было построено на подражании миру, и художник был занят тем, что производил более или менее удачные копии в соответствии с общекультурной парадигмой своего времени. Проще говоря, произведение античной культуры воспринималось автором и зрителями либо как красивая копия прекрасного мира, либо, исходя из воззрений гностиков, как ухудшенная копия и без того уродливого порождения Великого Архонта. Модернизм декларировал отказ от подражания. Он творил мир по законам высшей справедливости. В политическом сегменте эта идеологическая установка обернулась тоталитарностью и консерватизмом. Но именно это и позволило Советскому Союзу, как наиболее последовательному проекту модерна, максимально долго сохранять свое культурное пространство и стать страной «продленного модернизма».