Читать книгу "Перуновы дети - Юлия Гнатюк"

– Петрович, – подсказал Миролюбов.

– Давайте, Юрий Петрович, выпьем за настоящее, ибо прошлого у нас нет, а будущего, видимо, не будет…

Он быстро, но изящно опрокинул рюмку.

Миролюбов не спеша отпил половину, отщипнул и пожевал кусочек хлеба. Затем, после небольшой паузы, продолжил:

– Я, как вы изволили заметить, Али, литературой занимаюсь, стихи пишу…

– Вы профессиональный литератор? – уточнил Изенбек.

– Больше любитель… Но весьма интересуюсь историей, философией. Хочу вот поэму о древности написать, о князе Святославе, например…

Изенбек вскинул брови, вытянул в трубочку свои красивые, как у девушки, чувственные губы.

– Да-да, – поспешно подтвердил Миролюбов, – только вот незадача, весьма трудно отыскать какие-либо источники тех времён…

– Зачем? – поинтересовался Изенбек.

– Как? А зачем вам, художнику, натура либо пейзаж? Для достоверности портрета или картины, так ведь? Вот и мне, чтобы войти в обычаи, нравы, язык той эпохи, нужен первоисточник…

– Вы что же, знаток древних языков? – прищурившись, спросил Изенбек.

– Ну, я в духовном училище изучал церковнославянский. В Польше бывал, в Чехии, тоже кое-что знаю, хотя и не древние, но всё же славянские языки. А жил, как уже сказывал, в Екатеринославской губернии, а там на малороссийском наречии говорят, – рассказывал Миролюбов, усердно налегая на солянку с капустой и мясом.

– Значит, вы химик, литератор и знаток славянских языков… – не то спросил, не то высказал размышление вслух художник и ещё раз пристально взглянул на Миролюбова. Помедлил. «Он что-то знает о моих материалах, – мелькнуло в сознании, – вон как глаза горят, хотя и не показывает виду».

Изенбек подумал о том, что за четыре года скитаний не пришлось встретиться с теми, кто всерьёз заинтересовался бы его находкой. В прошлом году в Белграде такой же безуспешной была попытка предложить найденные дощечки специалистам. Мужам от науки было просто не до этого: вокруг кутерьма, неразбериха, так или иначе, падение такого столпа, как Российская империя, сказалось на экономике и политике всего мира, а тут какой-то полковник с дощечками…

– Нет ничего из памятников тех времён, – доносился, как сквозь туман, голос Миролюбова, – а жаль! Я бы, видит бог, ни сил, ни времени не пожалел…

Но Изенбек уже не замечал окружающего. Освобождённые алкоголем картины не столь давнего прошлого стали разворачиваться в мозгу. Разговоры Миролюбова о древних памятниках потянули за собой подробное воспоминание о находке старых дощечек в имении под Харьковом. И одновременно с этим – отступление, а затем бегство последних защитников из Крыма.

Той осенью 1920 года для многих действительно закончилась не только прежняя, но и жизнь вообще. Сколько их осталось лежать там, в Крыму, и по всей российской земле… Картины последнего конца, неотступные и неотвязные, до сих пор являются во сны горячечными кошмарами. А тогда кошмаром стала сама реальность.

Деникинцы большей частью эмигрировали в Константинополь ещё осенью 1919 года из Одессы. Только немногочисленные отряды, оставшиеся для прикрытия, и отчаянные фанатики, решившие сражаться до конца, отошли в Крым, присоединившись к барону Врангелю. Среди оставшихся был и Изенбек со своим десятки раз переформированным артдивизионом. Почти никого не осталось из прежних соратников: убиты Метлицын и Новосад, куда-то бесследно исчез Лукин, ранен и отправлен в госпиталь Словиков. Только верный ординарец Игнатий Кошелев неотступно состоял при командире. Изенбека порой удивляло это постоянство простого солдата, а также его терпеливость, хозяйственность, способность в любой ситуации создать приемлемые бытовые условия. Игнатий вёл себя так, будто вся земля была его домом: неизвестно где и как находил воду, дрова – и вот уже весело потрескивал костерок, а в котелке булькало варево. Может, оттого, что мужики были проще, грубее, ближе к почве, что ли, но они умели сразу пускать корни в необжитых и неустроенных местах. И в то же время Изенбек чувствовал, насколько они различны между собой. Сослуживцы-офицеры со всеми их недостатками, тот же самолюбивый Метлицын и философствующий пьяница Словиков были ему ближе и по-человечески понятнее, чем Игнатий, который при всей своей покладистости нёс чуждую и необъяснимую суть иного сословия.

Ещё год продержались в Крыму. Затем красные взломали казавшуюся неприступной линию обороны на перешейке и покатились по крымским степям безудержной лавиной. И не было силы, могущей их остановить: ни отчаянные смертники конного корпуса генерала Оборовича, ни английские танки, ни безумная смелость обречённых – ничто уже не было преградой для большевиков.

«Ещё день-два такого натиска, и нас сбросят в море», – думал Изенбек, трясясь в переполненном вагоне поезда, по-черепашьи медленно вползающего в Феодосию.

В клубах табачного дыма, смешанного с запахом пороховой гари, пота, крови, грязного белья и крепкого перегара, кто-то надрывно кашлял, кто-то истово матерился, поминая отборной бранью всех святых, союзников, большевиков, начальство и самую судьбу.

Весь мир казался Изенбеку таким же заплёванным и расшатанным, как этот старый вагон. Стоит машинисту разогнать паровоз как следует, и он кувыркнётся с рельсов колёсами вверх, к чёртовой матери!

Подумать только, ещё совсем недавно, в первых числах октября, – а сегодня, кажется, тринадцатое ноября, – марковская дивизия, всё ещё сохраняющая боевой потенциал, одна из лучших среди соединений барона Врангеля, вместе с прочими форсировала Днепр и развивала наступление на Запорожье. Но красные не только сумели устоять, но и загнали их обратно на полуостров. Командовал противодействующей им группой красных войск, состоящей из 46-й и 3-й стрелковых дивизий, некий бывший прапорщик Иван Федько, двадцати двух лет от роду.

От тяжких мыслей полковника отвлекли звонкие голоса. Двое оборванных мальчишек, проталкиваясь по вагону, выкрикивали:

– Господа! Покупайте папиросы! Папиросы «Стамболи» помогают от зубной боли! Продаём задёшево, господа хорошие!

Состав медленным ходом уже шёл по городу. Сквозь грязное стекло заблестело море.

– Взгляните, господа! Вон справа дом того самого Стамболи, чьи папиросы вы сейчас курите! – оживлённо воскликнул молоденький прапорщик с перебинтованной рукой. – Мы отдыхали здесь всей семьёй в тринадцатом году. Гуляли по этой набережной… – уже тихо добавил он.

Дом, на который указал юноша, представлял собой нечто среднее между дворцом восточного вельможи и мечетью: его главная башня смахивала на минарет. При виде этой восточного типа постройки что-то давно забытое шевельнулось в груди Изенбека. Археологическая экспедиция… Туркестан… Академия… Как давно всё это было, тысячи лет назад…

Наконец поезд остановился. Выйдя на перрон, Изенбек ощутил запах моря. Оно было здесь, совсем рядом, вольное и широкое, тихонько бормоча, накатывалось на берег зеленоватой волной. Если бы не обстоятельства и подчинённые, которые ждали в нескольких шагах поодаль, то Изенбек непременно первым делом пошёл бы к морю. Но вместо этого они отправились на поиски штаба корпуса.