Читать книгу "Бесчестие миссис Робинсон - Кейт Саммерскейл"

Беспокойство Изабеллы за младших детей перекликалось с тревогой по поводу собственной страсти и неудовлетворенности. Хотя прежде семья переехала в Эдинбург, чтобы Изабелла могла держать мальчиков при себе, теперь она начала воспринимать семейный дом как место, откуда им, возможно, придется бежать.

В какой-то мере Изабелла винила в подавленности сыновей Генри. «Дети так грустны и подавлены, когда он с ними, — записала она в своем дневнике, — не выходит ничего, кроме недовольства, угрюмости, молчания и выискивания ошибок». 26 августа Генри возмутился, вернувшись домой из Лондона и застав жену за распаковкой вещей в отсутствие няни, Элизы, ушедшей с поручением. «Генри приехал в 12, сильно расстроился, захватив нас врасплох. Э. не было, поторопилась с обедом. Он рассердился из-за картофеля». В половине четвертого он в одиночку отправился в Пэнгбурн, деревню в пяти милях от Рединга, чтобы поискать место, где можно было бы построить новый дом. Изабелла взяла Стенли и в легком экипаже поехала в Уайтнайтс, в парк бывшего имения в трех милях в противоположном направлении. «Красивый парк, теперь не используемый, дом необитаем, компании пьют в нем чай и гуляют вокруг». Это место возбудило в ней желание «владеть тихим местечком на земле и освободиться от мелочной тревоги и житейских неприятностей».

Домой Изабелла вернулась несколько приободренной, но Генри испортил ей настроение. «Вечером Генри разозлился, и за чаем мы разговаривали на повышенных тонах. Меня вывела из себя мысль о жизни с ним. Очень несчастна; печальный день». Ее мир пришел в упадок. Не было больше прогулок с Эдвардом или ужинов с романистами и философами, только домашние обязанности, общество ее детей и недовольного Генри.

Во Франции тем летом Гюстав Флобер закончил черновой вариант первой части «Госпожи Бовари», книги, начатой годом ранее. Подобно Изабелле Робинсон, героиня этого романа становится жертвой одиночества и апатии.

Неудовлетворенность Изабеллы отчасти коренилась в несоответствии ее жизни и жизни ее предков, особенно по материнской линии. Отец Изабеллы, Чарлз, познакомился с Бриджит Керуэн на званом обеде в доме ее родителей в Камберленде году в 1808-м, когда работал барристером в Северном судебном округе. Чарлз унаследовал участок земли в Западном Йоркшире, но у Бриджит состояние было больше: к своему бракосочетанию в 1809 году она получила девять с половиной тысяч фунтов стерлингов, а он — пять тысяч.

Керуэны были старинной и влиятельной династией[46], имели два поместья на Камбрийском побережье — Уоркингтон-Холл и Эвэнригг-Холл. Художник Джордж Ромни запечатлел в конце XVIII века мать Бриджит, Изабеллу — темноволосую красавицу с яркими губами. Единственная наследница состояния своего отца, которое тот сколотил на добыче угля, она бежала с двоюродным братом Джоном Кристианом, когда ей исполнилось семнадцать лет. При этом она, по общему мнению, разбила сердце другому кузену, который вскоре после этого возглавил бунт против капитана Блая на «Баунти». Женившись на Изабелле Керуэн, Джон Кристиан взял ее фамилию, подарил ей остров на озере Уиндермир (названный в ее честь островом Красавицы или островом Беллы) и кольцо с бриллиантом, стоившее тысячу фунтов. Джон Кристиан Керуэн, как он теперь назывался, сделался членом парламента от партии вигов от Карлейля, а позднее — от Камберленда и получил известность благодаря своим социальным и аграрным реформам. Желая продемонстрировать близость с земляками[47], он как-то раз явился в палату общин в наряде камбрийского крестьянина, с буханкой хлеба и головкой сыра под мышками. Жена разделяла его политические убеждения и проявляла живой интерес к благополучию людей на своей земле.

Изабелла Робинсон жаждала подобной роли. Даже ее мать принимала активное участие в делах своего мужа, помогая ему управлять имением и расширять связи. Изабелла же располагала всего-навсего домом и имела под своим началом трех-четырех слуг, а мир промышленности и торговли Генри был для нее закрыт. Муж пропадал в поездах, доставлявших его на собственные фабрики, заводы и в конторы в Сити, и на пароходах, следовавших в дальние колонии, с которыми он торговал.

В Рединге, делилась с Джорджем Комбом Изабелла, у нее «много свободного времени»; «гораздо больше досуга, чем выпадает большинству женщин». Днем дамы ее класса в основном наносили светские визиты и принимали посетителей, но у нее не было друзей по соседству. Беркшир, писала она, «приятное место в отношении климата и красоты, но у нас нет здесь знакомых, и я не думаю, что мы обзаведемся приемлемыми, учитывая ограниченность характера местных жителей и то, что ими по преимуществу руководит духовенство».

«Вы не представляете, как часто я сожалею, что не могу увидеться с вами и поговорить, — писала она Комбу, — или до какой степени мне не хватает интеллекта и серьезности того маленького круга, частью которого я была в вашем доме или в домах ваших друзей. Здесь я ощущаю себя в изоляции, как человек, взгляды которого будут почти осуждены, если я посмею на них намекнуть».

Дневнику она призналась в том, в чем не призналась Комбу — как сильно скучает по Эдварду Лейну. «Встала поздно из-за скованности и усталости, — начиналась запись от 31 августа 1852 года. — Мальчики пришли повидаться со мной, а затем все ушли на реку, но из-за грозы вернулись, и утро прошло беспорядочно. Написала матери». В тот день Изабелла получила письмо от Мэри Лейн, дружеское послание, в котором сообщалось, что леди Дрисдейл болеет, а Эдвард находится сейчас на водолечебном курорте в Ротси, на острове Бьют, восстанавливая ногу после травмы. Изабелла была разочарована, что написала ей Мэри, а не Эдвард. «Ах, подумала я, хотя он не занят и даже не может сейчас ходить, он совсем обо мне не вспоминает». Она несколько раз писала ему и послала в подарок запонки, но он не ответил. «Ни одной строчки благодарности за запонки или ответа на мои многочисленные записки, хотя не проходило часа, чтобы мои мысли с тревогой и любовью не обращались к нему». Она попыталась разозлиться на Эдварда, но сумела вызвать только жалость — к нему и к себе. «Слезы навернулись у меня на глаза, когда я подумала о нем — хромом и одиноком, и даже сильная горечь от того, что мною совершенно пренебрегают, не смогла в достаточной мере укрепить мое сердце гордостью, чтобы презирать его и забыть в свою очередь. Непредсказуемое и прискорбное положение. Весь тот день и несколько последующих меня преследовала и наполняла мое сердце невыразимой печалью унизительная, горестная правда о полной его забывчивости, даже о моей дружбе».

В состоянии сильнейшего упадка духа Изабелла решила, что никакие ее чувства ничего не значат ни при каких обстоятельствах, что ее внутренняя жизнь совершенно безразлична высшей силе. Она склонилась к тому, что нет ни Бога, ни бессмертной души. Она пришла к убеждению, что за смертью ничего не следует. «Все будет темно для меня, — написала она, — когда однажды я покину этот мир». Утрата Изабеллой веры, сказал позднее Эдвард Лейн, «кажется, настолько потрясла все ее существо, что укрыло зловещим облаком депрессии и malaise[48]на всю ее дальнейшую жизнь». Если другие разочарованные люди могли найти утешение в мысли о том, что эта жизнь является всего лишь подготовкой к следующей, испытанием, которое надо вынести и в награду получить будущее блаженство, Изабеллу мучила мысль, что у нее есть только это, несчастливое существование. Она погрузилась в глубокое и всеобъемлющее уныние, духовное опустошение шло в согласии с ее скукой, сердечной тоской и меланхолией. Крушение религиозных и романтических иллюзий слилось у Изабеллы воедино.