Читать книгу "Чудовище Франкенштейна - Сьюзан Хейбур О'Киф"

Под конец Лучио заговорил еще жестче:

— Страшнее всего то, — он потерял самообладание, и голос его задрожал, — что девушка была вовсе не дочерью богача. Он просто схватил ее на улице и уволок к себе — такую же бедную и беспомощную, как мы. Великан жестоко изнасиловал ее, а затем задушил. Солдаты ворвались, но было слишком поздно. Девушка уже умерла, великан держал ее, бездыханную, в своих огромных руках.

Я так резко дернулся от стыда и ярости, что опрокинул кружку Лучио, и монеты рассыпались.

— Друг мой?

Я попятился, пока он не коснулся моих огромных подлых рук, все еще обагренных кровью.

После того, что он мне рассказал, я понял, где искать Уолтона. Я пошел бы туда немедленно, если бы Лучио вновь не впал в молчаливую грусть. Его слова звенели у меня в ушах битым стеклом, но я все же спросил, как поживает он сам.

Пытаясь сдержать чувства, Лучио сказал:

— Прямо перед убийством девушки кто-то напал на мою жену. Я уверен, что это был великан. Он вторгся в наш дом, но я ничего не понял, пока он не схватил ее! — с болью воскликнул Лучио. — Он душил мою жену, пока я сжимал ее в объятьях!

Голос у Лучио дрогнул, и он отвернулся.

— Вплоть до той ночи я никогда не считал слепоту недостатком для мужчины.

Раскаяние — слишком мягкое слово для описания того, что я чувствовал.

— Он не убил ее, — продолжил Лучио. — Но такое потрясение… Мне говорят, она вся поседела. Теперь она боится оставаться одна, но и на Пьяццетту со мной не ходит. Ничего не ест и не спит. Просто стоит у окна и караулит. Приходится напоминать ей, чтобы покормила ребенка, хотя он плачет без умолку, а ее платье намокает от молока. Она больше не слышит младенца, мой друг. Она больше не слышит меня.

— Мне очень жаль, — сказал я, коснувшись его плеча. Я был не в силах дальше слушать. — Прощай, Лучио. Ты всегда был добр ко мне.

— Нет, я был груб. Но я рад, что ты вернулся. Придешь завтра? — Он хватал руками воздух, пытаясь найти меня.

Я потеребил маленькие бусы на запястье.

— Как повезет, — ответил я и быстро зашагал прочь.

2 июня

Сейчас я пишу в тихом месте, но его безмолвный покой — будто насмешка.

Поговорив с Лучио, я вернулся в собор и стал с нетерпением ждать ночи. Нужно было выйти попозже, чтобы Уолтон успел вернуться к себе. Вокруг храма собрались толпы людей, и неожиданно поднялось такое веселье, что я уже начал сходить с ума от ожидания. За одной дверью шлюхи торговали собой на ступенях. За другой — солдаты, разделившись по четверо, патрулировали город. Тут супружеская пара ругалась из-за неверности. А там пьянчуга распевал арии из оперы «Так поступают все».[4]Время растянулось, и я решил, что скоро уже рассвет, но колокол пробил лишь дважды.

Наконец водворилась тишина, плотная, как вата, и я тайком пробрался к набережным Фондаменте-Нуове. По словам Лучио, иностранец жил поблизости, в доме пожилой синьоры Джордани, в угловой комнате на втором этаже — так утверждали слухи. Иностранец либо бродил по улицам, либо стоял в своей угловой комнате и смотрел на лагуну горящими безумием глазами.

Этот дом был отделен от соседнего узким проулком. Упираясь руками и ногами в оба здания, я медленно, но уверенно полез вверх. Поднявшись на некоторую высоту, я повис на выступе, дотянулся до подоконника и взобрался на него. Сквозь открытое окно я протиснулся в комнату.

Она была пуста.

Чертыхаясь, я в ярости изорвал простыни в клочья.

Я пришел слишком рано? Влез не в ту комнату? Он уже уехал из Венеции?

Внутри я обнаружил письменный стол, стул, книгу и свечу. Пряча книгу в карман (даже теперь я не мог отказаться от подарка судьбы), я заметил под ней письмо на английском. Начиналось оно словами «Дражайший брат», датировалось прошлым месяцем, и внизу стояла подпись: «Маргарет». Было ли оно адресовано Уолтону? Ведь он не единственный англичанин в Венеции.

Вдруг я увидел на полу большой конверт от письма. Его отправила миссис Грегори Уинтерборн из Таркенвилля, Англия. Я с удовольствием прочитал имя получателя: Роберт Уолтон, Рим, до востребования. Последнее было зачеркнуто, и сбоку приписан адрес в Венеции. Письмо проделало долгий путь, прежде чем достичь Уолтона.

Я уронил конверт на пол, задул свечу и задумался в темноте. Дождаться его возвращения? Где он может быть в столь поздний час?

Дверь со скрипом отворилась, и в комнату просочился свет.

— Синьор?

Я спрятался в тень.

— Синьор, снова не спится? Не хотите ли вина? Знаю, вы говорили, что не пьете, но, может, сегодня оно усыпит вас…

Старуха переступила порог. Я прижался к стене и прошептал:

— Да, вина, спасибо.

Она застыла. На ее широком простодушном лице промелькнуло сомнение, затем — страх. Она попятилась из комнаты, захлопнула дверь и помчалась по коридору.

Минуту спустя я вышел тем же способом, каким вошел.

Прямо подо мной раздался безумный вопль, и в окне первого этажа показалось лицо.

— На помощь! Держите вора! — Я спрыгнул на землю, и старуха хорошо меня разглядела. Потом она сдавленно закричала, свесившись из окна: — Великан!

Ставни по всей улице распахнулись. Мужской голос подхватил крик:

— Великан! Ловите его! Убейте!

Одни ему вторили, другие свистели. В меня полетели башмаки. Один ботинок больно ударил в голову. С каким-то невыразимым чувством я скинул капюшон. За десять лет я ни разу не стоял перед такой большой толпой в своем истинном обличье. Я часто задумывался, что произойдет, если я это сделаю, и вот получил ответ: из каждого открытого окна хлестала ненависть.

Я протянул руки к ночному небу. Под взглядами толпы я ощущал себя таким высоким, что мог бы стереть тучи и открыть звезды под ними.

— Смотрите на меня! — потребовал я у зрителей.

Что же так внезапно заставило их замолчать?

В тот краткий миг тишины, не опуская рук, я обращал свое лицо ко всем по очереди, пытаясь разгадать, каким меня видел каждый из них. Я надеялся хотя бы на тончайшую связующую нить. Но взамен по улице прокатилась волна: люди крестились и опускали глаза. Никто не хотел встречаться со мной взглядом.

— Скажите, что вы видите?

Неужели никто не ответит? Но потом…

— Я вижу убийцу!

— Убийца!

Кто-то бросил гнилую кочерыжку. Затем голоса слились в омерзительном вопле, словно кто-то взял диссонирующий аккорд, а затем нажал на педаль. Громче всех вопила старуха, которая высунулась из окна и чуть не выпала из него.