Читать книгу "Девушки по вызову - Артур Кестлер"

— Я сам, сам!

Придержав дверь коленом, он зашвырнул в зал чемодан. Потом, подскочив к одному из свободных кресел у стола, он не переводя дыхания затараторил:

— Господин председатель, примите мои извинения. Сами знаете, как это бывает: вдруг вы делаетесь позарез нужны на срочном заседании в Вашингтоне… Они там ну прямо как малыши без няньки и одновременно как хозяева положения. Так что еще раз простите. Как я погляжу, вы уже начали, и это совершенно естественно. Я и не рассчитывал, господин председатель, что бы станете тратить время на формальные приветствия. Однако я вправе ожидать, что вы кратко введете в меня в курс дела…

Продолжая сотрясать воздух, он извлекал из портфеля листы бумаги и складывал их на столе аккуратными стопками. Потом его левая рука достала из кармана сигарету, а правая обменялась пожатиями с соседями: улыбающимся Валенти и сонным сэром Ивлином Бладом. Потом обе руки приняли участие в ритуальном прикуривании — что-то вроде балета, закончившегося угасанием спички.

— Все мы очень рады, — ответствовал Николай сухо, — что вы нашли возможным к нам присоединиться. Что касается краткого изложения, то моя вступительная речь сама была донельзя кратким резюме. Уверен, что желающих выслушать ее по второму разу не найдется. Вы найдете резюме выступления в предназначенной для вас папке.

— A vos ordres, как прикажете. — Бруно прибег к дружескому тону, чтобы продемонстрировать, какой он благодушный, ненапыщенный человек. Его руки, действуя сами по себе, как руки профессионального фокусника, уже извлекли из папки рекомендованную бумагу. — Пожалуйста, продолжайте. Я могу читать и слушать одновременно.

— Отто собирался высказаться, — напомнил Николай.

Но фон Хальдер сердито махнул рукой, словно отгоняя муху.

— Меня перебили, и я забыл, что собирался сказать. На самом деле фон Хальдера взбесило не то, что

его прервали на полуслове — оседлав любимого конька, он становился неукротим, — а то, что Калецки, судя по всему, был полон решимости снова подмять дискуссию под себя. Помешать ему было задачей председателя. Если он окажется слабоват или чересчур вежлив, чтобы применить власть, Бруно будет разглагольствовать без остановки, прерывать ораторов своей излюбленной формулировкой: “Вы уж простите, я, видимо, глуповат и не понимаю, что вы хотите этим сказать. Может быть, вы имеете в виду, что…” И так до бесконечности. Если на беду предмет обсуждения окажется ему знаком, он обязательно припомнит давно забытую статью, предвосхищавшую построения оратора, или, наоборот, совсем свежую публикацию, не оставляющую от них камня на камне. Самое интересное, что в большинстве случаев он оказывался прав. Если тема была ему чужда, он использовал другое вступление: “Разумеется, я в этой области невежда, хуже новорожденного дитя, но у меня есть подозрение, что…” Удивительно, но его подозрения обычно били в самую точку. Уже в пятилетнем возрасте Бруно был признан вундеркиндом; к семидесяти пяти годам он так и остался чудо-ребенком. В пять лет он вызывал восхищение тем, что обогнал всех своих сверстников, в семьдесят пять — не соответствующей возрасту молодостью духа. Если не обуздать его проклятое рвение, то он монополизирует дискуссию, всех утомит и погубит симпозиум, как уже неоднократно происходило. Вся надежда была на председателя. Фон Хальдер ждал, что Николай поймет подтекст его нарочито грубой реплики. На Бруно он старался не смотреть.

Бруно тем временем как будто увлекся чтением резюме, которое держал в левой руке; правую ладонь он приставил к уху воронкой, внимая говорящему, но мысли его устремились по третьей колее, подстегнутые обидной репликой коллеги. Бедняга Отто! Все те же шорты и тщательно взъерошенная седая шевелюра — признаки затянувшегося детства! Так до смертной доски и будет разыгрывать enfant terrible с грубыми манерами и золотым сердцем бойскаута. Подумать только, ведь он, Бруно, чуть было не примкнул к поклонникам последней книги Отто под названием “Homo Homicidus”, когда она только вышла несколько месяцев назад. Но чуть-чуть не считается, как говорится у них, ребятишек… Очень скоро он разглядел, по одному, все заблуждения и противоречия автора, тщательно закамуфлированные риторикой. Он даже составил их пронумерованный перечень и с нетерпением ждал возможности устроить по их поводу дискуссию. Он бы потер руки в предвкушении скорого торжества, но руки были заняты.

Слово взял тем временем Гектор Бурш. В отличие от Соловьева и Хальдера, он говорил стоя, заложив руки за спину. Хорас сравнил его позу со стойкой “вольно” на параде британской армии, не позволяющей той же степени расслабленности, что обычная команда “вольно!” Говорил Бурш четко и сухо, с легким налетом техасского акцента, который хотелось сравнить с миражом живительного ручья в пустыне. Ни черного пессимизма, ни розового оптимизма председателя (“если воспользоваться образным выражением самого профессора Соловьева”) он не разделял, ибо считал, что ученые должны вместо драматизации реальности сосредоточиться на конкретных, осязаемых фактах. А таковые факты, как гласит удачное определение в одном недавно вышедшем учебнике, сводятся к тому, что “человек есть всего лишь сложный биохимический механизм, приводимый в действие топливной системой через посредство встроенных в нервную систему компьютеров с огромными возможностями по хранению закодированной информации”. Ключевым понятием в этом определении Бурш предлагал считать.слово “сложный”. Научный подход к изучению сложных явлений заключается в анализе составляющих их простых компонентов. А простые компоненты любой человеческой деятельности — это элементарные составляющие поведения. Они представляют собой рефлексы и рефлекторные реакции на стимулирование извне. Некоторые из них присущи каждому с рождения, но большая часть меняется под воздействием обучения и опыта. Будущее человечества зависит от разработки надлежащих способов психологического воздействия и их закрепления. Позитивное и негативное закрепление (в просторечии — вознаграждение и лишение чего-либо) представляют собой могучие механизмы социальной инженерии, позволяющие с надеждой смотреть в будущее. Как инженер-электронщик учится управлять сложными механизмами, начиная с более простых моделей, так и социальный инженер — ученый, специализирующийся на исследовании поведения, — сначала изучает его механизмы на примере простых организмов: крыс, голубей, гусей. Поскольку, как выразился профессор Скиннер из Гарвардского университета (тут голос Бурша сделался почтительным, почти лиричным), всякое поведение особей конкретного вида — это относится ко всем млекопитающим, включая человека, — подчиняется одному и тому же набору первичных психо-химических законов, то различия в поведении человека, крысы и гуся имеют не качественный, а всего лишь количественный характер. Значит, эксперименты с организмами с низших ступеней эволюционной лестницы могут дать все необходимые элементы для достижения главной цели — описания, предсказания и контроля человеческого поведения.

Последние слова Бурш произнес с особенным нажимом, подчеркивая, что опять цитирует непререкаемый авторитет.

— Позвольте задать вам вопрос, профессор Бурш, — робко подал голос Уиндхем. — Говоря о предсказуемом и контролируемом поведении, подразумеваете ли вы также виды деятельности, которые в просторечии именуются литературой, или, например, игру на арфе?