Читать книгу "Корона во тьме - Пол Догерти"

Эрселдун сглотнул и нервно огляделся.

— Король Александр, — нервно прошептал он, — слыл мужчиной с большими аппетитами. Сетон был его спальником. Ходили слухи, что…

— Что король утешался Сетоном? — прервал его Корбетт.

Эрселдун кивнул.

— Король вдовел десять лет, — продолжал он. — Сетон был ревнив и страдал из-за страсти короля к королеве Иоланде. Но он никогда не причинил бы королю вреда. Во всяком случае, — угрюмо продолжал он, — было установлено, что в Кингорн он не опоздал.

— Значит, несмотря на то, что у короля была лучшая лошадь, Сетон обогнал его? — спросил Корбетт.

— Разумеется. Ведь Сетон лучше знал местность. Я думаю, что король сбился с дороги и какое-то время плутал во тьме. А Сетон уехал вперед, полагая, что король отстал ненамного. Мы всегда ездили таким образом: Сетон — впереди, проверить, нет ли каких препятствий, — Эрселдун помолчал, — а я, я — всегда замыкающим!

— Такое случается, — успокоил его Корбетт. — Но скажи, кто еще посещал Сетона?

— Все, — пробормотал Эрселдун. — Епископ Уишарт, лорд Брюс, придворные. Французский посланник и, конечно, мастер Бенстед. Он подарил Сетону бархатные перчатки и прислал миску миндаля и изюма.

— И Сетон это съел?

— Поел немного, — пожал плечами Эрселдун. — А я, как всегда, доел остальное.

— А почему его осыпали подарками?

— Ах, — с горечью сообщил Эрселдун, — до смерти короля Сетон был человеком влиятельным. Всякий, кто хотел видеть короля, пытался завести дружбу с ним. Не один Бенстед был щедр с Сетоном.

Эрселдун поглядел на слуг, уже приступивших к своим обязанностям и неторопливо прибиравшим холодные, черствые объедки, остатки вчерашнего пиршества. Смотрители и дворецкие королевского дома громко раздавали приказания. Собаки с оглушительным лаем вбежали со двора и теперь обнюхивали мусор. Эрселдун посмотрел на Корбетта и встал:

— Мне пора. Меня ждут мои обязанности, — и, коротко кивнув, пошел из зала.

Англичанин, проводив его взглядом, вспомнил, что и ему тоже следует вернуться в аббатство. Он узнал уже немало. Только вот ноги и спина ноют, и ему необходимо спокойствие и ясная чистота монастыря, чтобы упорядочить мысли и наблюдения. Он взял свой плащ и вышел в замковый двор, совсем не такой шумный, как накануне. Добыл воды из колодца, умыл лицо и руки и покинул замок — одинокая, усталая фигура, на которую совершенно никто не обратил внимания. Выйдя за пределы замка, он остановился, сообразив, что обратно ему придется добираться самостоятельно. И, памятуя о кинжале, брошенном в него во время пира, решил, что безопасней идти через многолюдный город, чем пускаться в рискованный путь по окрестным лесам и болотам. Благодаря вчерашней поездке и подробным указаниям приора, он, хотя и смутно, но представлял себе, куда ему следует идти.

Корбетт тащился по разбитой слякотной дороге; небо нахмурилось, заморосил мелкий дождь. Проезжающая мимо повозка обдала его грязью, и Корбетт мысленно обругал Бернелла, пославшего его сюда. Он добрел до города и оказался на Лаунмаркете, Ярмарочном лугу, где сбежавшаяся отовсюду толпа глазела, как лошади тащат какого-то несчастного к поджидающему его эшафоту. Несчастному скрутили руки и ноги, и две лошади его волокли по земле на ремне из крепкой кожи: он вопил, земля обдирала ему спину, и все это — под бубнящий голос городского чиновника, читавшего приговор, и монотонную молитву священника, покуда зеваки осыпали осужденного градом насмешек и комьев грязи. Корбетт, не останавливаясь, протолкался через толпу и пошел дальше. Он держался середины улицы, подальше от мусора, в изобилии наваленного у дверей и стен жалких бревенчатых лачуг. Лавки были открыты, труппа актеров перед потрепанным, грубо намалеванным задником — сценой служила повозка — выкрикивали слова, которых Корбетт не понимал, торговцы кричали, взывая к нему: «Горячие ножки барашка! Говяжьи ребрышки!» — и цеплялись за него руками, но он отталкивал их. От запаха свежего хлеба из пекарни у него потекли слюнки, но и тут он не стал останавливаться.

Он устал и был подавлен: походя он замечал то колченогую собаку, которая обнюхивала раздувшуюся дохлую крысу, то бегущую кошку с мышонком в пасти, то нищего с бельмастыми глазами и в язвах, пронзительно кричащего, в то время как мальчишки мочатся на него. Корбетт вспомнил поучения Августина о том, что грех есть распад всех связей. Коль скоро это так, подумал Корбетт, стало быть он, Корбетт, погряз в грехе. Вот он, одинокий английский чиновник, один, здесь, на этих грязных улицах, а его жена и ребенок умерли, и прошли годы, и единственная женщина, которую он любил с тех пор, осужденная за убийство и измену, сгорела на костре в Смитфильде, в Лондоне. И вот он здесь, один и среди чужих людей, ищущих его смерти. Он вспомнил о Ранульфе, своем верном слуге, и пожалел, что его нет с ним, что он лежит в лихорадке за много миль отсюда, в каком-то английском монастыре.

Он миновал церковь Святого Эгидия, свернул на очередную извилистую улицу и чуть не налетел на двух людей, стоящих там. Корбетт пробормотал извинения и отступил в сторону. Один из этих людей преградил ему путь.

— Comme ça va, Monsieur?[5]

— Qu'est ce que ce?[6]— сразу же ответил Корбетт, а потом повторил: — В чем дело? Я не говорю по-французски. Прочь с дороги!

— Нет, месье, — ответил человек на прекрасном английском. — Это вы стоите у нас на дороге. Пойдемте! Нам нужно поговорить.

— Идите к черту! — пробормотал Корбетт и попытался обойти их.

— Месье, нас двое, а у вас за спиной еще двое. Мы не причиним вам вреда. — Француз повернулся и махнул рукой. — Пойдемте, месье. Мы не задержим вас. Мы не причиним вам вреда. Пойдемте!

Корбетт посмотрел на двух упитанных, приземистых мужчин и, услышав позади легкий звук, понял, что за спиной стоят другие.

— Я иду, — скривился он.

Мужчины провели его по проулку, где лежали кучи дерьма и воняло собачьей мочой. Они остановились перед лачугой об одном окне под мокрой соломенной крышей, с которой капала вода, перед которым торчал увитый плющом шест — знак того, что тут подается эль.

Внутри имелась всего одна промозглая сырая комната с земляным полом, двумя маленькими столами на козлах и несколькими грубыми табуретами, сделанным из старых бочек. В комнате было пусто, если не считать компании, сидящей вокруг одного из столов. Перепуганный хозяин подавал им эль. Неряшливая женщина, явно его жена, тоже была испугана. Ребятишки, на чьих грязных лицах белели бороздки от слез, жались к ее поношенному платью и пялили круглые глазенки на мужчин — те чувствовали себя как дома и тараторили на каком-то непонятном языке. Корбетт сразу же узнал де Краона, который встал при его появлении, отвесил полунасмешливый поклон и указал ему на табурет.

— С вашей стороны весьма любезно откликнуться на наше приглашение, мэтр Корбетт, — проговорил он на превосходном английском языке с едва заметным французским акцентом. — Как я понимаю, в Эдинбурге вы были очень заняты — вам нужно было задать множество вопросов и сунуть нос в дела, которые вас вовсе не касаются. Вот, — он подтолкнул к Корбетту кружку с элем, — выпейте-ка и поведайте нам об истинных причинах вашего пребывания здесь.