Читать книгу "Подменный князь - Иван Апраксин"

Пуля пробила мягкие ткани и сухожилия, но не задела кость – я мог гордиться метким выстрелом. Более гуманного ранения из ружья нанести просто невозможно. Правда, парень будет сильно хромать всю оставшуюся жизнь, но с этим уж ничего не поделаешь: ему следовало подумать хорошенько, прежде чем лезть к моей девушке.

Странно, но в ту минуту я впервые подумал о Любаве именно как о «своей девушке».

– У тебя внутри находится железо, – сообщил я Ждану, который только моргал, глядя на меня. – Можно вытащить это железо, и тогда нога постепенно будет заживать. Правда, ходить нормально ты не сможешь еще дней двадцать, но потом поправишься. Только тебе придется потерпеть, потому что мне придется резать тебе ногу, чтобы вынуть железо.

– А где стрела? – наклоняясь ко мне, спросил Канателень, и все сразу умолкли – этот вопрос интересовал всех.

– Мы не видели лука и нет стрелы, – добавил Канателень. – Как ты выстрелил в Ждана?

– Я уже объяснил Вяргису. Железо вылетает вот из этих трубок. – Я указал на ружье, закинутое за спину. – И может поразить человека на большом расстоянии. Гораздо дальше, чем стрела, пущенная из лука.

– Это волшебство? – пробормотал Ждан, продолжая держаться за свою ногу.

Я кивнул. Пусть будет так – это волшебство. В этом языческом мире быть волшебником не опасно. Наоборот, волшебников тут должны бояться. Недаром тут в почете волхвы с бубенчиками и заклинаниями.

Пулю из ноги Ждана я вытащил довольно ловко, пришлось сделать лишь небольшой надрез. Кричать от боли здесь было не принято среди воинов, поэтому Ждан терпел молча и даже не стонал, хотя от боли лицо его побледнело и покрылось бисеринками пота.

По правде сказать, я и сам вспотел от напряжения. Резать по-живому, без наркоза – дело непривычное. Но главное, к чему я не мог привыкнуть и отсутствие чего приводило меня в отчаяние, – это антисептика. Я не мог обеззаразить рану, свой нож и даже свои руки. Стерильность – главное условие успешного хирургического вмешательства, а у меня не было ни мыла, ни йода!

Для очистки совести я даже поинтересовался, нет ли спирта. Спирт решил бы проблему. Но нет, напрасная надежда: о спирте здесь никто слыхом не слыхивал…

К тому времени, когда я закончил, наступило утро. Рассвело, и воины принялись перетаскивать свои пожитки с берега на струги. Конунг Вольдемар на своем коне отъехал в сторону и оттуда наблюдал за приготовлениями к отплытию. Его шатер, сшитый из разноцветных кусков крашеной кожи, сложили и поволокли на один из стругов.

Теперь, при свете занимающегося дня стало видно, что струги представляют собой весьма живописное зрелище. Их было десять, и все разного цвета. Главный и самый большой, на котором плыл Вольдемар, был, конечно же, красный. Другой – ярко-зеленый, еще один – синий…

На носу у каждого струга имелось грубо вырезанное деревянное изображение какого-нибудь бога. Все боги здесь были мужчинами, и только на носах двух стругов были изображены женщины, что было понятно по длинным волосам, которые явно имел в виду резчик.

Назвать эти изображения искусством нельзя – работа выглядела откровенно топорно. Да, видимо, никто и не преследовал цели создать нечто художественное: нести изображение, знак какого-либо бога означало встать под его покровительство.

Всеславу за ночь стало хуже: наложенный мною шов оставался на месте, но воспаление усиливалось. Мальчик весь пылал и бредил.

– Умрет, – сказал я себе, невольно кося глазом в сторону гарцующего неподалеку Вольдемара. – Точно умрет. И сделать ничего нельзя.

Сама по себе смерть этого мальчика не была бы для меня трагична. Мало ли трупов таких же мальчиков сожгли вчера на погребальном костре у меня на глазах! А сколько их еще бросили на растерзание диким зверям – любителям гниющей человеческой падали…

Но со смертью Всеслава могла закончиться и моя собственная жизнь, так нелепо и глупо связанная с его жизнью по прихоти безумного конунга.

– Нужна трава, – решительно сказала Любава, присевшая рядом со мной возле мальчика. – Я могу набрать и сделать отвар. Без отвара у него жар не пройдет.

«С отваром тоже не пройдет», – хотел было в сердцах ответить я, но промолчал. Все равно нам не на что было больше надеяться.

Судя по скорости сборов, у нас в запасе было еще около часа.

– А ты сумеешь найти нужную траву? – спросил я у девушки, и она уверенно кивнула в ответ.

– Я всегда и собирала травы по заказу матери, – сообщила она. – Мне ли не знать? Только я не хочу идти одна.

Она выразительно посмотрела на снующих вокруг воинов, и я понял ее – она боялась, что кто-то из них пойдет за ней.

– Вяргис, – обратился я к стоявшему неподалеку новому знакомому. – Девушка хочет пойти в лес и насобирать целебных трав для Всеслава. Но она боится идти одна.

– Ты не пойдешь с ней, – угрюмо произнес воин. – Ты останешься здесь и ответишь конунгу за жизнь его любимца. Канателень пойдет с ней. Эй! – И он подозвал молодого воина.

– Только веди себя хорошо, – чистосердечно предупредил я этого парня. – Видишь железные трубки у меня в руке? Видел, что случилось со Жданом? Эта девушка – моя!

* * *

На струг мы погрузились в числе последних. Он был зеленого цвета, а на носу у него громоздилась вырезанная из осины крупная деревянная колода с вырубленными на нем топором изображениями. Присмотревшись, я понял, что на колоде изображено три женских лица, обращенных в разные стороны. Довольно странное, если не сказать зловещее зрелище: почему-то сразу вспомнилась горгона Медуза с ее многими головами…

Кроме двух десятков воинов на струге были и другие живые существа: пять баранов, жалобно мычащих в специально огороженном для них закуте, и пять громадных собак в железных ошейниках, очень лохматых и совершенно устрашающего вида. Ясно было, что это – боевые псы, специально обученные сражаться и разрывать неприятеля на части своими острыми клыками.

Баранов же везли в качестве пищи, мобильной и всегда готовой к употреблению. Вероятно, сами бараны об этом догадывались, потому что все время волновались и глядели вокруг себя большими несчастными глазами. Общество защиты животных еще не было учреждено в этом мире…

Посреди днища нашего небольшого беспалубного корабля на обитой железом площадке постоянно горел небольшой костер, возле которого и пристроилась Любава с котелком, в котором варила отвар из собранных только что трав.

Паруса не поднимали, мы шли вниз по течению, а воины, усевшиеся с обоих бортов за весла, лишь редкими взмахами направляли струг по центру реки.

Примерно с этого момента я стал постепенно ощущать себя частью происходящего. До этого все время я хоть и действовал, делал и говорил что-то, эмоционально оставался чуждым окружающему. И лишь усевшись на корме струга, увидев, как ритмично поднимаются над водой весла и как Любава робко и неуверенно улыбается мне, склонившись с котелком у огня, я невольно вдруг поймал себя на местоимении «мы».