Читать книгу "Леннон - Давид Фонкинос"

Он ушел, но я продолжал думать о нем. Я впервые встретился с парнем не хуже себя. Может, даже лучше. У меня был выбор. Я мог обойтись без него и остаться вожаком бездарей. И наоборот, если я хотел чего-то добиться, он был мне необходим. Одно меня смущало: его физиономия. Он казался таким зеленым. Его кукольное личико никак не соответствовало моему бунтарству. Я и представить себе не мог, что на концертах буду стоять на сцене рядом с этим пупсиком. Но что важнее? Картинка или звук? Я не стал долго раздумывать: Пол должен играть с нами. Решение я принял, но унижаться, просить его снизойти до нас не собирался. И послал к нему с предложением одного из ребят. Насколько я помню, он не сразу согласился, тоже захотел повыпендриваться. Прошло недели две или три, и тут он заявился. Так начался наш союз.

На этом омоложение группы не прекратилось. Пол познакомил меня с Джорджем. Этот-то по сравнению со мной точно был юнец юнцом. Чуть ли не на три года младше. Что они, спятили? Да нас на смех подымут. Если и дальше так пойдет, я начну набирать музыкантов в детских яслях. Но Пол настаивал, и я согласился послушать. Происходило все это на империале автобуса. Джордж присел, но как-то неловко, так что я даже испугался, что он свалится. И над нами начнут потешаться. Все моя суперинтуиция. Он заиграл. Как и с Полом, хватило нескольких секунд, чтобы все стало ясно как день. У него была умопомрачительная техника. Я такого никогда не видел. Очень хорошо, сказал я ему, и он поднял на меня свои глазищи. Как на папу римского. Еще чуть-чуть — и начнет мне ноги целовать, мелькнуло у меня. Для него включение в почти взрослую группу означало нечто столь же прекрасное, как расставание с невинностью. Принимая его, я и не подозревал, чем это обернется: он стал повсюду таскаться за мной, как собачонка. Он вообще не отлипал от меня, что я воспринимал как личный позор. Даже когда я проводил время с девчонками, он не уходил — просто торчал рядом и молчал. Поначалу я вел себя с ним до ужаса грубо. Пока постепенно не проникся восхищением перед его скромностью, пока не понял всей тонкости его натуры.

Так мы трое и встретились. Так я сколотил «Битлз». Мне было шестнадцать лет. Иногда, глядя на улице на проходящих мимо мальчишек, я говорю себе, что в их возрасте создал величайшую группу всех времен и народов. Многие думают, что мы сразу прославились, хотя на самом деле мы несколько лет пахали как каторжные. Вначале мы хватали все, что подвернется под руку. Ходили куда позовут. Играли и балдели от счастья. Я был лидер, и все меня слушались. Моя группа стала и моим первым зрителем. Иногда мы мастурбировали наперегонки и, чтобы выиграть, думали о Брижит Бардо. От Бардо мы все тащились. До умопомрачения. Если встречали девушку, то задавались вопросом: можно ее загримировать под Бардо или нет. Несколько лет спустя мне представился случай познакомиться с Брижит. Встреча обернулась катастрофой. Надо сказать, что у меня поджилки тряслись от одной мысли о том, что я смогу приблизиться к идеалу женственности. Увижу наяву героиню своих грез. От робости я закинулся кислотой. Предполагалось, что это позволит мне расслабиться, но на самом деле оказалось, что я не в состоянии связать двух слов. Если верить рассказам очевидцев, в конце концов я лег на ковер на полу ресторана, уверяя, что у меня сеанс трансцендентальной медитации, пропустить который ни в коем случае нельзя. Вообще я мастак проваливать важные встречи, но в тот раз превзошел самого себя. Уверен, Бардо приняла меня за конченого психа… Ну ладно… Не важно. Продолжим… На чем я остановился? А, да. Как мы соревновались, кто скорее кончит. Ну вот, все думают о Бардо, а тут я возьми и заори: «Уинстон Черчилль!» Черчилль обладал огромным могуществом: достаточно было упомянуть его имя — и конец стоячке. Причем надолго. Убийственное имя. Черчилль! Н-да, неангличанину этого не понять. Хотя, наверное, сейчас это уже не так смешно. Атмосфера не та.

Мы веселились. Шлялись где хотели. На нас смотрели как на отщепенцев. Англия конца пятидесятых напоминала шведский фильм. Мрачнее не придумаешь. Занятно, до чего быстро все переменилось. Но в то время главное было не гнать волну. Ходить в костюме с галстуком. На улице на нас таращились. А нам нравилось. Мы нарочно их шокировали. Мы не желали жить их дерьмовой жизнью. Мы хотели заработать бабла и трахать девчонок. Я их просто не понимал, всех этих прилизанных клерков, мечтавших о такой же правильной и размеренной жизни, как у их родителей. Я не понимал, как можно тратить на это молодость. Для меня отщепенцами были они. Молодые старики. Такие молодые и уже такие до мозга костей англичане. Их представления о будущем были какие-то пыльные.

Пол редко с нами куда-нибудь выбирался. Мать у него умерла от рака, и он старался побольше сидеть дома, с отцом. Вообще-то я даже радовался тому, что он не видел, как я напивался и буянил. А минуты творчества — мы словно крали их у суеты. Мы много времени проводили вместе. И вскоре начали сочинять собственные песни. И не только песни! Помню одну театральную пьесу. Историю мужика, который принимал себя за Иисуса. Ишь ты, значит, это уже тогда шевелилось у меня в голове. Вообще во всем, что касалось Пола, было нечто безумное. Мы с ним идеально дополняли друг друга. Странно было наблюдать, как рождается это равновесие. Мы появились на свет равными. Именно это и было самым ценным в нашем сотрудничестве. Мы помогали друг другу, дополняли друг друга, но ни один не оказывал на другого влияния. Если прослушать все песни «Битлз», то нетрудно заметить, насколько каждый из нас сохранил в неприкосновенности собственную территорию. На протяжении десятилетия мы перемешивались, но никогда не подавляли друг друга. Я думаю, своим успехом мы обязаны как раз этой странной алхимии между независимостью и единством. Мы решили, что станем новым тандемом модных композиторов, вроде Роджерса и Хаммерстейна. А все наши композиции будем подписывать «Леннон — Маккартни». Пол хотел, чтобы мы выбрали вариант «Маккартни — Леннон», но это хуже звучит. А потом, я был сильнее. Попробуй он поспорить, я бы ему просто морду набил.

Мими не нравилось, что моим основным занятием становится музыка. К счастью, она полюбила Пола. В отличие от Джорджа, который раздражал ее своим простонародным выговором. Играть в доме она нам не разрешала, так что мы устраивались на веранде. И правильно, там акустика была лучше. А у меня в комнате мы слушали пластинки. Разбирали каждую песню. Я вспоминаю об этом с умилением. И повторяю себе, что то был славный период в моей жизни. Особенно если учесть, что отношения между матерью и теткой наконец-то более или менее пришли в норму. По мере того как я рос, у них оставалось все меньше поводов ссориться из-за меня. Да и мать стала вести себя гораздо разумнее. Ей исполнилось сорок четыре. Она занималась воспитанием дочерей. Я хорошо помню дни, предшествовавшие трагедии. Сегодня я понимаю, что в самом спокойствии последних часов было что-то тревожное. Да, мы наконец-то могли быть счастливы. И тогда на нас свалилось горе. Горе и страдание — вот вечный рефрен моей жизни, мой истинный шлягер. И даже сегодня, когда мне ничего не грозит, и дня не проходит, чтобы я не почувствовал, как на меня наползает тень той давней трагедии.

Мне ничего не стоит представить себе, как мать идет по тротуару, идет быстро, торопливой походкой привыкшей спешить женщины, глядя на которую понимаешь, что ее ждет невероятная жизнь, что это настоящая героиня, готовая сорваться на бег. На улице она столкнулась с моим приятелем, который ехал мимо на велосипеде, и они улыбнулись друг другу, она — в последний раз. Да, мой друг видел, как моя мать в последний раз улыбнулась. А несколькими секундами позже ее на переходе сбил пьяный в стельку коп. Когда он заметил впереди мою мать, то вместо тормоза надавил на акселератор. Так погибла моя мать. Из-за перепутанных ног.