Читать книгу "Эйнемида IV. Солнце нового мира. - Антон Чигинёв"

преследовать, – сказал мидонийский командир Табиту-Тулам, дородный мужчина с роскошной кудрявой бородой.

– Да, они тоже потеряли многих, – кивнул Каллифонт. – И это даёт нам возможность манёвра.

– Мы можем сразиться ещё раз? – спросил царь, не поднимая взгляд. Каллифонт и Табиту-Тулам переглянулись.

– Нет, повелитель, – твёрдо ответил эйнем. – У нас большие потери, много раненых. Таким войском сражаться нельзя. Нужно отступать к Нинурте, там мы сможем перестроиться…

Всё время, пока они говорили, Энекл рассматривал военачальников. Каллифонт, Эшбааль, Эн-Нитаниш, Табиту-Тулам, суровый начальник гутов Бахадр, командир риндских всадников Сайиф, бледный как полотно Наду-Кур – надо же, не сбежал. Огневолосый лохаг Клифей сидит на земле рядом с Энеклом, а вот Медиона нет и больше не будет – Энекл сам видел, как товарищ упал, сражённый хорагетской стрелой. Нет шурранского царя Вагриси, нет, хвала Эйленосу, ублюдка Тасимелеха. Многих нет. Вдвое больше военачальников собрались этим утром на совете в царском шатре. Но где же…

– Клифей, а где Диоклет? – обернулся Энекл к товарищу, и переспросил, услышав в ответ гробовое молчание. – Где он?!

***

Диоклет старался держаться с приличным эйнему достоинством, но не так просто соблюдать приличия, когда руки связаны за спиной, а пара сопровождающих так и норовит поторопить древками копий. Узкоглазые широколицые воины в доспехах из лакированных деревянных пластин и похожих на перевёрнутые бритвенные тазики шлемах вели Диоклета через стоянку победоносного войска. Кажется, именно о таких расказывал Энекл, кеременами их называют. Впрочем, и без узкоглазых людей в бритвенных тазиках удивительного в алгуитском лагере хватало. Каких только народов здесь не было. Знакомые и привычные хорагеты, турханы, афталы, а рядом с ними другие, совсем невиданные, в самых безумных нарядах, с оружием, которым не вдруг и поймёшь как пользоваться. Варвары с ярко-красными волосами, варвары с завитыми в косы бородами, варвары совершенно лысые, даже без ресниц и бровей, точно всё их племя разом поразила плешивая болезнь. В других обстоятельствах Диоклет был бы счастлив оказаться среди столь разношёрстного сборища и набрал бы сведений сразу на дюжину глав своей книги, но сейчас было определённо не до искуства. Тубус с записями содрали вместе с доспехами, поясом и ножнами, да и будет ли возможность записать ещё хоть строчку – огромный вопрос. Мёртвые писать не умеют.

Их отрезали в самом конце боя, когда тяжёлая конница хорагетов проломила расстроенные непрерывным обстрелом порядки шурранских топороносцев и разорвала левый фланг царского войска надвое. Эйнемов оттеснили к деревне, где Диоклету удалось кое-как закрепиться и более-менее успешно отражать атаки разъярённых сопротивлением степняков. Эйнемы уже было приготовились красиво умирать, когда предводитель алгуитов, оказавшийся тем самым царевичем Цэнэном из истории Палана, через переводчика предложил сдаваться, в обмен на обещание жизни и свободы для простых воинов. Особо уточнив, что «жизнь и свобода» означает отпустить в течение двух недель, целыми и невредимыми, и не в какой-нибудь пустыне без еды и воды, а там, где есть верная возможность добраться до своих, Диоклет бросил копьё на землю. Красивая смерть со щитом в руке не стоит чужих жизней. Если ценой позора получится купить свободу своим людям, то так тому и быть. В конце концов, даже будучи наёмником, Диоклет, сын Эрептолема – эферский гражданин.

Цэнэн слово сдержал. Людей Диоклета отделили от прочих пленников, самого же лохага и прочих начальников, не догадавшихся прикинуться простыми воинами, поместили ко всем остальным. Алгуиты взяли в этот день столь многих, что огромный табор пленников напоминал стоянку приличного войска. Для высших начальников устроили нечто вроде отдельного загона, где разбитые полководцы могли спорить, обвинять друг друга в поражении, плакать или просто молчать, мрачно размышляя о своей судьбе. Вскоре заявились хорошо говорящие по-мидонийски люди. Они выспросили у каждого род, племя и положение, а около часа спустя начали забирать по одному, по два человека. Диоклета вызвали в первой дюжине.

Шатёр из белого войлока, возвышающийся посреди лагеря, ничем, кроме цвета, не отличался от прочих, иные были даже покрупнее и украшены побогаче. Лишь два огромных, в человеческий рост, костра белого пламени отличали «дворец» великого пророка алгуитов. При мысли о том, что внутри находится тот самый Алгу, Диоклет невольно поёжился. Царевич Цэнэн, а теперь и сам Указующий – легенды оживали на глазах, но радости в этом было немного.

Входной полог откинулся и показались сразу трое дюжих степняков, еле удерживающих бьющегося в их руках огромного, заросшего пышной чёрной бородой мужчину в златотканом зелёном одеянии. Вагриси, царь Шуррана – пьяница, бахвал, чревоугодник, распутник, но при этом отважный человек и могучий воин. Шурранец рвался из рук своих пленителей так, что их весьма внушительные мышцы покрылись сетью напрягшихся жил, а на лбах выступил обильный пот. Всё это сопровождалось потоком жутких ругательств на мидонийском, хегевском и шурранском языках разом.

Царя подтащили к большой деревянной колоде. Диоклет только сейчас заметил аккуратно сложенные в ряд безголовые тела в цветных златотканых одеждах. Некоторые из нарядов Диоклет узнал: их владельцы – точнее, уже бывшие владельцы – были вместе с ним в загоне для пленных. Вот, значит, как. Покрытая кровью колода в далёком краю, среди диких племён, чьих названий в Эйнемиде даже не слышали. О его смерти легенд не сложат. О ней даже не узнают, разве что Энекл, Каллифонт или ещё кто-то отпишет отцу с надлежащими соболезнованиями. Что ж, и так бывает. Жаль только, книга останется недописаной, и не будут через сто лет писать: «Как сообщает Диоклет Эферский, в обычае мидонян каждую весну учреждать военные игрища и созывать на них всех знатных юношей старше четырнадцати и моложе двадцати лет, а кто не явится, того почитают за труса и всячески порицают, разве что препятствием служила серьёзная болезнь либо иная важная причина…» Хотя, может кто найдёт и закончит те записи, что остались дома, в Нинурте? Приговорённый к смерти всегда нуждается в каком-то утешении. Такое подойдёт не хуже любого другого.

Поджидавший возле камня строгий афтал в пёстром халате, из-под которого поблёскивала бронзовая кольчуга, невозмутимо выслушал очередную тираду шурранского царя, а когда тот выдохся, спокойно спросил на весьма неплохом мидонийском:

– Ещё раз подумай, чужеземец. Ступи на прямой путь, прими Учение, услышь Слово, и останешься жить, а будешь упорствовать – умрёшь…

– Чтоб тъбэ паст разорвало! – от вопля Вагриси на мгновение заложило уши. – Чтоб я цара събэ пръдал? Чтоб я събэ богов пръдал? Уацхэк тъбэ в глотку, скотйина! Пшол ты в зад со