Читать книгу "Нет - Сергей Кузнецов"

— Ну (опять по плечу; спасибо, что не по скуле), ты как?

— Послушай, у меня после твоего цирка буквально пять минут есть; я прекрасно. То есть хуево. Мне с тобой надо поговорить.

Щ замирает, словно не зная, какое выражение лица тут пристало: «плюнь, все хуйня» или «ой, как ты влип».

— Ну?

— Начать с того, что я ненавижу своего брата. И ты знаешь, за что я его ненавижу? Не зато, что он инфантильный идиот, не за то, что он подставляет меня всю жизнь, не за то, что ему всегда жалко только себя, и жалко до такой степени, что он даже забывает, что другие люди существуют (Щ согласно кивает на каждое мое „не за то“, словно подтверждая „да, да, совсем не за это!“)… А ненавижу я его за то, что каждый раз, когда я с ним общаюсь, я становлюсь похож на него. Я выкупаю его у ментов — и что я думаю? Я думаю не о том, что, если его не выкупить, он сгниет в тюрьме, — нет, я думаю о том, как же мне не повезло с братом. Мне жалко себя, понимаешь, да? Я уже почти начал молить бога или там не знаю кого (ох, как Щ дернулся на запретное слово!), чтобы он забрал Виталичку из моей жизни — ну, совершенно в его духе же желание. Я скулю про себя и терплю, когда плачу за него вьетам, — а хочу, как хотел бы на моем месте Виталичка, дать им навсегда забрать его из моей жизни. Каждый раз, каждый раз, когда я связываюсь с ним, я чувствую себя инфантильным недоумком, которого наебывают на каждом шагу, я чувствую, что все, все, поголовно все — должны мне за то, что я с ним нянчусь! А это же он, он всегда думает, что ему все должны! Ты понимаешь меня?

— Ты знаешь, в AU-2 в прошлом году судили семилетнюю девочку, которая попыталась спустить своего месячного брата в унитаз.

— Щ, ради бога! Он уже не пролезет! Он ростом с меня! И мне уже не семь лет, я не хочу его в унитаз.

— Суд ее оправдал, потому что она сказала, что думала, что он соскучился по жизни в водной среде, где провел девять месяцев до рождения.

— Щ, оставь сейчас девочку, пожалуйста. Послушай, так вот: мало того, что этот придурок едва не загубил мне клиента, что он сосет из меня бабки, что он с ума меня сводит — так он еще, как выяснилось, жрет химию ртом.

— Пиздишь! — Щ сразу оживился.

— Щ, ради бога; я вчера заплатил за него восемьсот азов вьетам.

— Ай-йя? Где берет?

— Говорит — какие-то придурки вроде него, сами из чего-то гоняют, из нефти, я не знаю, не понимаю. Я не мог своим ушам поверить. Ебена мать! Если тебя так тошнит от собственных мозгов — да обвешайся с ног до головы бионами с любым дерьмом, хоть трипами, хоть слэмами, и прись! Но химию?

— Послушай, но это же офигенно!!! Интересно, на что я надеялся, когда сюда шел?

— Щ, послушай, помолчи секунду; я знаю, ты читал про химию; ты мне скажи, от нее действительно загибаются за месяц?

— А ни фига; ну, типа, зависит, какую ты жрешь… Они жрут или шприцом колют?

— Жрут.

— А, то, что жрут, — то все фигня, не парься; ну то есть можно обожраться, конечно, но надо ж мозгов не иметь…

Это, дорогой, не знаешь ты моего Виталичку.

Подходит близко, как если бы нас могли подслушать, и спрашивает сокровенно:

— Слушай, а у них можно мне достать? Я б купил. Ну, то есть любые бабки.

Он меня в гроб сведет.

— Щ, ради всего святого, ну тебе-то нахуя? Ну любые же бионы можно, триповые, больные, серые даже можно достать, — но в тело-то зачем???

Внезапно становится серьезен и спокоен, и вот таким и его люблю — когда вдруг становится видно, что на самом деле ему уже тридцать пять, что в профессиональных делах он жесткий, умный, хладнокровный человек (начал возить сеты за год до меня и меня привел, когда скрутило, взяло за горло и впору было подметки жрать), что он очень зрелый, и очень многое понимающий, и очень вменяемый человек — и хорошо, без отвращения к жизни, от этой жизни уставший.

— А вот это, дорогой Лис, я легко тебе объясню. Когда ты надеваешь на себя чужой трип — пусть даже самый яркий и удачный, — ты просто зритель; ты как бы смотришь на то, что вещества высвобождают из чужого мозга; благодаря тому, что это все-таки бион, ты шкурой чувствуешь то, что чувствовал под трипом реципиент, когда наелся, собственно, химии и для себя или на продажу записывал бион — да? Но все, что ты из этого бионного трипа узнаешь — ты узнаешь О НЕМ. Об этом человеке. ТЫ ощущаешь присутствие его демонов. И глазами, не забывай, ничего не видишь. Только сенсорика, бион есть бион, да? А когда ты сам ее ртом ешь — ты узнаешь О СЕБЕ. Ты свою подкорку видишь, ты заговариваешь своих демонов, ты свои самые сладкие мечты и самые страшные кошмары узнаешь. Это, понимаешь, как разница между «подземельем» в парке аттракционов и тремя днями под руинами Букингемского дворца, как Строжьев сидел. Или — вот, даже, пожалуй, точнее — это как разница между живым человеком и калькой; с бионом ты носишь чужие ощущения на себе, как с калькой — чужие знания, понимаешь? А ради взгляда внутрь самого себя, а не кого другого я готов, понимаешь, есть химию. Со всеми рисками и со всем остальным. Потому что бион, дорогой, — это только легкая прогулка по чужим мозгам. А тайных путей надо искать — в своих.

Через десять минут провожал меня до двери и все как-то закрывал ее телом, явно хотел сказать еще что-то, думал.

— Послушай, три вещи. Первая: спроси его для меня. Я хочу купить. Вторая: не парься. Я не думаю, что он обожрется. Они, полагаю, столько в домашних своих условиях просто не нахимичат, — ну, по крайней мере, серьезных вещей. А третье — как ты думаешь, Виталик согласится работать?

— Типа?

— У меня есть чувак, который наверняка с ним рад бы был познакомиться.

— Ну?

— Записывать бионы. Раз уж он все равно ест химию внутрь.

Глава 14

Изласканная солнцем, истертая ногами тень на полу веранды густеет на глазах, а под столами сбивается в шершавые комки. Фонарики качаются ночные, и страшно даже помыслить о том, чтобы встать, спуститься на тротуар, идти домой — добровольно покинуть блаженный круг, очерченный висящей над столом совсем домашней лампой, — радиус проложен тенью от узкой и высокой бутылки, и слабый желтоватый червячок, упавший с ветки, бредет по нему, как по серой широкой тропе, потерянным путником в густую смертную тьму, разъедающую углы скатерти.

— Ну Дэээн, это же нереально! Господь с тобой, я за такое не возьмусь. Ты хоть и коп, а совсем глупый; мы же все-таки не детский сааадик и не ваниииль, если меня поймают за этим делом, ты думаешь, мне выыыговор сделают? Меня же просто излупят! Как мииинимум!

У Дэна приятное лицо, приятные руки, приятный голос — все приятное. Афелии он приходится дядей, хотя младше на год; бабушка очень долго не хотела заводить второго ребенка, а когда собралась наконец — выяснилось, что можно только мальчика. Бабушка была очень расстроена, но решила, что мальчик — это тоже ничего; однако Дэн утверждает, что в течение всего детства очень остро ощущал, что его пытаются взрастить совсем сю-сю, и яростно сопротивлялся.