Читать книгу "Записки еврея - Григорий Исаакович Богров"

меня, съ омерзеніемъ отталкивая шапку. — Мнѣ не нужка твоя ермолка. Бѣги къ намъ, и вызови Олю. Я не могу самъ…

Въ эту минуту, въ дверяхъ домика, съ которыхъ Митя не спускалъ глазъ, появилась дѣтская фигурка дѣвочки. Митя, не докончивши фразы, притихнулъ, спрятался за дверь, и жадно, едва дыша, началъ слѣдить за малѣйшимъ движеніемъ дѣвочки.

Дѣвочка, осѣнивши глаза ручкой, обвела взоромъ весь дворъ и остановила его на мнимомъ Митѣ. Постоявъ нѣсколько секундъ такимъ образомъ, улыбнулась, осторожно, безъ шума, спустилась съ трехъ ступенекъ низенькаго крылечка и пустилась шагать по направленію къ бабѣ, самымъ комичнымъ образомъ переваливаясь, гримасничая и досадуя, повидимому, на нескромный скрипъ, производимый ея ножками по хрупкому снѣгу. Митя, между тѣмъ, за дверьми, заливался неудержимымъ, беззвучнымъ хохотомъ, и въ порывѣ веселья схватилъ мою руку и крѣпко ее стиснулъ. Оля, въ большомъ черномъ капорѣ, окутанная плотно шубенкой, подкралась къ бабѣ на два шага, и, чтобы испугать мнимаго Митю, бросилась разомъ и обхватила Митю сзади.

— Ахъ! закричала она вдругъ испуганнымъ голосомъ, почувствовавъ въ своихъ объятіяхъ кучу снѣга, прикрытаго гимназическою шинелью, отпрыгнула очень неловко и упала ничкомъ въ снѣгъ.

Я бросился къ ней стремглавъ, а за мною и Митя, но я добѣжалъ первый и успѣлъ ее поднять. Оля пугливо посмотрѣла на меня, и замѣтивъ за моей спиной испуганнаго Митю, захохотала самымъ звонкимъ, дѣтскимъ хохотомъ.

— Ахъ, шалунъ же ты, Митя! Я не ушиблась. А я думала, что это ты, и хотѣла тебя испугать.

— Храбрый! А потомъ сама испугалась, и отъ страха упала.

— Неправда! Я не испугалась, я только оступилась.

Во время этого разговора я молчалъ и серьёзно смотрѣлъ на Олю. Не могу себѣ дать отчета, что замѣтилъ я въ этомъ дѣтскомъ лицѣ, знаю только, что оно меня очаровало: столько доброты и нѣжности было разлито въ голубыхъ, темныхъ глазахъ дѣвочки, вокругъ ея изящнаго ротика и кругленькаго, съ ямочкой, подбородка.

— Митя, фуражку надѣнь! раздался испуганный голосъ той самой женщины, которая полчаса тому назадъ застегивала полушубокъ. — Митя! Оля! въ комнату!

— Идемъ, мама, идемъ, отвѣтила Оля. Сорвавъ фуражку съ бабы, она надвинула ее на голову мальчика, схватила Митю за руку и шаловливо потащила его за собою. Но вдругъ остановилась, выпустила руку Мити и подбѣжала ко мнѣ.

— Благодарю васъ, что вы меня подняли, сказала она мнѣ и какъ-то тепло посмотрѣла мнѣ въ глаза. Я чувствовалъ, что покраснѣлъ по уши, опустилъ глаза и ничего не отвѣтилъ.

— Ты будешь приходить къ намъ? спросилъ меня въ свою очередь Митя, чрезвычайно ласково. — Приходи, братъ, вмѣстѣ играть будемъ.

Дѣти, рука объ руку, убѣжали и скрылись въ дверяхъ домика. Я долго стоялъ еще на мѣстѣ. Отъ этихъ дѣтей вѣяло свѣжестью и добротою. Неужели это христіанскія дѣти? неужели они меня не презираютъ? Отчего же я такъ боюсь русскихъ мальчиковъ? и долго, быть можетъ, простоялъ бы я на одномъ мѣстѣ, задавая себѣ подобные вопросы, еслибы трескучій голосъ яги-бабы не вывелъ меня изъ задумчивости своимъ неласковымъ привѣтомъ.

— Ты что тамъ болваномъ остановился? Чего ты лѣзешь въ знакомство съ гоимъ[31]. Уходи, оселъ, пока еще не битъ. Онъ радъ всякому случаю позѣвать. Набожныя дѣти давно уже всѣ въ синагогѣ, а онъ возится со всякой сволочью.

Понуривши голову, я поплелся во флигель. Къ брани и угрозамъ моей мучительницы я давно уже сдѣлался равнодушнымъ. Но именно въ эти непривычно-сладкія для меня минуты, ея брань была особенно непріятна. Я проводилъ мысленно параллель между счастливою жизнью этихъ дѣтей, цвѣтущихъ здоровьемъ, веселыхъ, игривыхъ, свободныхъ, и моей мученической жизнью, полной униженій, лишеній и неволи. Съ невыразимо горькимъ чувствомъ зависти и ропота вошелъ я въ комнату. Невольно бросилъ я взглядъ на обломокъ нешлифованнаго зеркала, приклееннаго къ стѣнѣ, увидѣлъ тамъ отраженіе собственной фигуры и вздрогнулъ. Мое непомѣрно-длинное, неправильное, желтоблѣдное лицо, съ впадшими щеками и выдающимися скулами, отѣненными длинными, тонкими, жидкими пейсами, напоминающими собою червяковъ, моя непомѣрно-длинная, тонкая шея, лишенная галстуха, все мое хилое, согнутое тѣло, на тонкихъ ножкахъ, неуклюже обутыхъ, внушило мнѣ такое непреодолимое отвращеніе, что я отвернулся и плюнулъ, но плюнулъ такъ неловко, что плевокъ очутился на щекѣ старухи. Она позеленѣла отъ ярости, и такъ хватила меня по щекѣ своей сухой дланью, что искры посыпались у меня изъ глазъ.

— Въ синагогу, мерзавецъ! трещала она, и съ грохотомъ прихлопнула за собою дверь.,

— Опять въ синагогу! повторилъ я съ глубокимъ вздохомъ — о, Господи! когда же этому будетъ конецъ?

Прикрывая одной рукой разгорѣвшуюся щеку, я поплелся въ синагогу. На крылечкѣ флигеля выдѣлывалъ Митя какія-то прихотливыя антрша. Я поровнялся съ нимъ.

— Куда идешь? спросилъ онъ меня. Въ его голосѣ мнѣ послышалась насмѣшка. Я молча прошелъ мимо.

— Дуракъ! крикнулъ онъ мнѣ вслѣдъ. Я зарыдалъ, и, чтобы скрыть свои рыданія, пустился бѣжать безъ оглядки.

Перенесть оскорбленіе — тяжело, но перенесть оскорбленіе отъ счастливца — невыносимо.

III. Предки нашалили, а дѣти — въ отвѣтѣ

Въ синагогѣ оканчивалось уже молебствіе. Когда я прибѣжалъ туда съ заплаканными глазами, едва сдерживая свои всхлипыванія, всѣ молящіеся окончили уже тихую молитву[32] и сидѣли, въ ожиданіи повторенія этой молитвы канторомъ синагоги. Одинъ лишь учитель мой стоялъ на ногахъ, нашептывая и неистово мотаясь верхнею половиною своего туловища взадъ и впередъ, причемъ косматые его пейсы метались и хлестали его по лицу. Учитель мой обыкновенно медленнѣе и дольше молился, чѣмъ всѣ прочіе. Онъ всякое слово процѣживалъ съ особеннымъ чувствомъ и разстановкой, а иногда повторялъ по нѣскольку разъ одно и то же слово. Отчужденіе отъ міра грѣховнаго не лишило его однакожъ способности замѣтить мой поздній приходъ. Онъ повернулъ голову и строго посмотрѣлъ на меня своими холодными глазами. Здоровая щека моя находилась вблизи его костлявой длани, и я предчувствовалъ уже на ней то самое колючее ощущеніе, которое вынесла больная моя щека за четверть часа тому назадъ. Меня пугала не предстоящая оплеуха, въ полученіи которой я не сомнѣвался, но позоръ получить ее публично, при сотнѣ взрослыхъ людей. Къ счастію, мои ожиданія не осуществились: молитва не позволила набожному учителю сдѣлать нужное для того движеніе. Первый моментъ прошелъ — я былъ спасенъ.

Я, въ свою очередь, началъ молиться и молился чрезвычайно усердно, но слово «дуракъ», которымъ угостилъ меня Митя совершенно незаслуженнымъ образомъ, звенѣло въ моихъ ушахъ.

Что я ему сдѣлалъ дурного? За что онъ меня обругалъ и обидѣлъ? спрашивалъ я себя въ сотый разъ, и не находилъ разумнаго отвѣта. Бѣдный ребенокъ! я не могъ еще знать тогда, что