Читать книгу "Красная река, зеленый дракон - Михаил Кормин"

Именно в один из таких поздних осенних вечеров, когда фонари уже зажглись, но по причине того, что столбы стояли слишком далеко друг от друга – превращали улицу в черную реку непроглядной темноты, из которой через равное расстояние виднелись островки ярко-желтого фонарного света, Лиза возвращалась домой, разговаривая с подругой по телефону. Повернув к своему дому, она на пару секунд замешкалась, не выпуская из руки телефон, начала искать ключи от ворот в сумке, и тут заметила, что в доме горит свет. В тот вечер Лиза не предала случившемуся особо значения, решив, что просто забыла нажать на выключатель, уходя из дома. Однако, на следующий вечер свет снова оказался зажженным. А на полу, прямо посреди спальни, лежала пустая кастрюля, неизвестно как покинувшая кухню. Кастрюлю Лиза убрала на место, поставила чайник на плиту, щелкнув старой конфоркой, и отправилась смотреть телевизор. Но прямо посреди передачи новостей – разрыдалась, ощутив, что ее накрыла волна неясного пока еще страха. Неужели кто-то пробирается в дом, пока ее здесь нет? Лиза начала звонить тетке. Та жила в Нарве, переехав в Эстонию вслед за мужем. Голос тетки был уставшим, Лиза поняла, что звонку она не очень-то рада:

– Лизка, ты что дуришь вообще, какие кастрюли? Я тебе дом целым оставляла. Что, что в комнате? Забыла поди, и все. Я откуда знаю, почему ты вещи свои разбрасываешь там, посуду. Ты дом не спалила хоть, надеюсь? Все, давай уже. Я может к лету приеду хоть, посмотрю, давай, ага.

Разговор оборвался. Чайник на кухне засвистел. Вода закипела, и Лизе пришлось идти через темный коридор, чтобы его выключить.

На кухне было светло. Большие окна темнели на стене, занавески Лиза еще не задернула. Старый, оставшийся еще от тетки календарь, пятилетней давности, все так же висел над столом. Фотография желтых берез над синим озером, в котором отражалось небо и облака. Обведенное число – 17 апреля, с пометкой: «Заправить газовый баллон». Лиза сняла чайник с огня. В соседнем доме кто-то зажег свет. Вечернее небо было ясным, на малиновом горизонте появились первые искры звезд, и Лизе почти что удалось убедить себя в том, что все произошедшее, действительно, не более чем случайность. Она просто слишком боялась, что в дом мог проникнуть кто-то из воров. Хотя и окна были целы, и двери заперты. Воровать у нее, конечно, было особо нечего. Пока квартира в Гатчине достраивалась, а кредит нужно было выплачивать с зарплаты магазинного продавца (хорошо, что процент был небольшим, Лиза успела проскочить в какую-то из программ по совету матери, работавшей в школе), денег у нее дома почти что не было. Но само присутствие рядом кого-то чужого, из местных, не очень радовало. Тем более Лиза все-таки помнила, что Карташевская – это временное явление. Скоро она переберется отсюда. И начнет уже жить у себя, в своей собственной квартире, в городе.

Что-то звякнуло в шкафу. Раздался скрип дверцы. Металлическая кастрюля со звоном вывалилась с верхней полки, и глухо ударившись о деревянный пол, покатилась к ногам Лизы. Лиза вскрикнула, опрокинула чайник, обожгла запястье. Выбежала из кухни, не включая свет, и не спала почти до трех часов ночи, прислушиваясь к звукам, которые могли донестись из глубины дома. Но дом молчал.

После этого случая Лиза работала в магазине с перебинтованной рукой. И каждый раз возвращалась домой со страхом. Ей казалось, что предметы следят за ней, меняют свои места. В углу комнаты, граничившей с летней кухней, в которой стоял грязный велосипед, образовалась куча хлама. Нет, там не были навалены вещи. Там не было мусора, но по какому-то странному стечению обстоятельств все, что падало на пол неминуемо катилось именно туда. Случайно свалившаяся со стула футболка, словно подгоняемая ветром, оказывалась именно около той стены. Упавшую на пол ложку, словно речной волной, прибивало к плинтусу именно в том углу. Даже прилетевшие с улицы сухие листья несло именно на летнюю кухню, к велосипеду, темневшему на фоне больших окон облепленным глиной остовом какого-то животного, поднятым из болота. Ночью дом скрипел, шуршал и вздрагивал. Вздрагивал так же, как Лиза от этих скрипов и шорохов.

Звуки в стенах слышались то в одной, то в другой комнате. Может быть, это мыши устраивались на зимовку? А через два дня после того, как кипяток обварил ей руку, Лиза в первый раз увидела, что чашка медленно ползет по столу.

Начиналось движение чашки после десяти вечера. Вне зависимости от того, пустой она была, или нет, чашка, если ее оставить на столе, подползала к середине стола и останавливалась. Больше не двигалась, замерев белым пятном на желтой, выструганной древесине. Стояла так до тех пор, пока ее не убирали или не передвигали на прежнее место. В последнем случае она снова начинала ползти к стола середине. Ползти медленно, едва заметно, шурша фарфоровым дном. Но каждый раз расстояние до противоположного края стола, казалось, становилось все меньше. Кружка останавливалась в центре столешницы, все ближе и ближе к стене, у которой стол стоял. За стеной была летняя кухня. На контрой был велосипед. Кружку можно было оставить до утра на том месте, до которого она доползла, и тогда ничего не происходило. Лиза могла спокойно спать, если не трогала кружку. Но если кружка оставалась на краю столешницы, то она всю ночь с едва слышным шорохом перемещалась, мешая спать. От этого звука казалось, что что-то неуловимо меняется вокруг, что сам воздух меняет свою структуру, скручивается в какие-то плотные потоки, водоворотами уходившие на летнюю веранду, освещенную холодным звездным светом темного неба осени. И с каждый вечер это ощущение усиливалось. Даже если ничего не предпринимать, не мешать происходящему, не ставить кружку на стол и не обращать внимание на предметы, в отсутствие Лизы словно сами собой подползавшие к стене летней кухни.

Порой в моменты движения кружки из-за стены раздавался металлический скрип велосипеда, заглушавший шорох кружки.

И сейчас происходило то же самое.

Потоки, как говорила Лиза сама себе, усилились. И чашка перемещалась. Лиза сидела в кресле. По телевизору шла программа новостей. Лиза, изредка поглядывая в экран, писала обо всем происходившем Федотовой. Кто еще мог все это объяснить, если не бывший библиотекарь, перебравшийся в Карташевскую из-за «мистического», по ее мнению, названия улицы? Конечно, первые дни Лиза была по-настоящему зла на Марию Павловну, но пенсионерка, судя по всему, даже не могла предположить, какие последствия повлечет за собой ее предложение оставить велосипед у Лизы:

– Лизоноька, прости меня. Я не знала.

– Я тоже. Вообще никогда в это не верила.

– Это точно велосипед виноват, как думаешь?

– Я не знаю, но его надо убрать. Как только его привезла, все началось.

– Ок. Я завтра с Пивоваровым поговорю. Придумаем что-нибудь. Он все равно своих цыган пропавших ищет. Еще говорят и курьер с Сиверской у нас пропал. Может это его велосипед?

Лиза прочитала последнее сообщение от Федотовой, но отвечать не стала, а просто положила телефон на пол и с ногами забралась в кресло. Если велосипед мертвеца стоит в этом доме, то что тогда? Ни Лиза, ни ее тетка никогда бы не разрешили кому-то притащить в дом такое. Только кто здесь будет Лизу слушать? Здесь она чужая, хоть и прожила в поселке уже несколько лет. Трудно было отказать. Вот и досоглашалась, на собственную голову. И сидела теперь, дрожала, смотрела про «Зарядье» и биржевые индексы, пока белая фарфоровая кружка, купленная в хозяйственном, соседнем с продуктовым, магазине, перемещалась по столу. Еще на несколько миллиметров приблизившись к стене.