Читать книгу "Только никому не говори. Солнце любви - Инна Булгакова"

Борис. Алиби не имеет. Охотно высказывается о других, умалчивая о себе. За его пресловутой «головной болью», похоже что-то скрывается. Ярко выраженная ненависть к «эстету» и бывшей жене (комментарий Василия Васильевича: «Три года назад женщину бросил, а успокоиться никак не может»).

Да, вот ещё любопытная деталь: пропажа пунцовой шали. Анюта вроде бы видела её уже после исчезновения сестры.

Поздно вечером в субботу я кончил эти записи, прошёл в кабинет хирурга и заказал разговор с Москвой.

- Борис Николаевич, ответьте: почему вы скрыли от следствия, что Анюта была любовницей художника?

После долгого молчания он сказал:

- Ладно. Ждите меня завтра в одиннадцать возле вашего флигеля.

ЧАСТЬ II. «ПОЛЕВЫЕ ЛИЛИИ…»

13 июля, воскресенье

- Почему вы скрыли от следствия, что Анюта была любовницей художника?

- Потому, что я был связан словом.

- И кто же вас связал?

- Павел Матвеевич.

Я ждал его на лавочке под берёзой, он приехал вовремя, подошёл ко мне, сел рядом. Мы молча закурили. На этот раз встречи избежать не удалось: в начале кленовой аллеи, ведущей от шоссе к нашему травматологическому флигелю, показалась Анюта. Конечно, она ещё издали увидела нас, но продолжала идти неторопливо в золотисто- зелёных пятнах древесной светотени. Бледно- голубое платье, загорелые плечи, нежный румянец. Прелестная женщина со стальными нервами. Она небрежно кивнула мне, Бориса будто бы не заметила, поднялась по трём ступенькам и исчезла за дверьми флигеля. Не сговариваясь, мы встали, пересекли аллею и двинулись куда-то вглубь парка по едва заметной в высокой траве тропинке. Тропинка привела нас к беседке с облупленными грязно- белыми колоннами: их преображённые отражения в темных застывших водах — минувшее благородство подмосковной усадьбы. На той стороне пруда — покосившиеся кресты в густой зелени, над ними — столетние липы.

В этой беседке на двух железных скамейках с ажурными изогнутыми спинками происходило моё дальнейшее общение с четырьмя действующими лицами. Первый, так сказать, официальный круг следствия закончился. Начинался второй — семейные тайны, неожиданные или ожидаемые признания — удачная игра могла вестись только с глазу на глаз, без свидетелей. Наши предыдущие диалоги неоднократно прерывались визитами многочисленной родни Василия Васильевича и Игорька, набегами медсестёр и врачей. В своём расследовании я не зафиксировал эти досадные перерывы — меньше всего меня волнует бытовое правдоподобие. Моя цель: в подборе фактов, деталей и разговоров отразить тот путь, которым я шёл к разгадке — к развязке.

- Неужели Павел Матвеевич знал об отношениях дочери и друга?

- Я ему сказал.

- Вы? Тогда в прихожей?

- Да.

- Вы выбрали на редкость подходящий момент.

- Такие моменты не выбирают. Я сорвался. А как вы догадались обо всем?

- Вы же хотели, чтоб я догадался.

- Хотел. Надоело слыть подонком в кругу незаслуженных страдальцев.

- И вы сделали все, чтоб я догадался. «Мою жену утешил бы Друг дома» и так далее. Вы не скрывали целенаправленной ненависти к ней и художнику. В этом своём чувстве вы их как бы соединяли… Удивляюсь только, как вам удалось провести следователя.

- Говорю же, мы выступали единым семейным фронтом. Я, в частности, заботливый сочувствующий муж. Ради Павла Матвеевича.

- Думаю, не только ради него. Очень самолюбивые люди вроде вас крайне дорожат мнением окружающих. Роль обманутого мужа смешна, жестокого — опасна. Уверен, что поэтому вы предложили Анюте подать на развод, а не сделали это сами. Считается непорядочным бросить женщину, у которой только что погибли все близкие.

- Ага, более порядочно изменять и врать. Я не мог с ней жить.

- Анюте и Дмитрию Алексеевичу известно, по какой причине вы развелись?

- Я ничем себя не выдал.

- Когда вы узнали об их связи?

- Третьего июля, в воскресенье.

После чая все разбрелись по саду. Старшие Черкасские и Маруся с Петей пошли на огород по клубнику. Анюта с Дмитрием Алексеевичем стояли у куста жасмина, о чем-то оживлённо беседуя. Борис лежал в гамаке. Вдруг она обернулась и крикнула: «Боря, ты на пляж собираешься? Мы уже все готовы!» Он поднялся и прошёл в дом, в их с Анютой комнату. Любовь Андреевна подарила на Новый год дочкам по сумке; две одинаковые дорожные сумки на молниях, синего цвета. В них привезли вещи на дачу.

- Я расстегнул молнию и понял, что сумки перепутали, к нам внесли Марусину… ну, учебники, тетрадки. Отнёс её в светёлку. Там на столе стояла наша. Я принялся искать плавки, и вдруг из открытого окна до меня донёсся такой, знаете, страстный шёпот: «Только с тобой я себя чувствую настоящей женщиной». Говорила моя жена. И Друг дома так же плотоядно отозвался: «Люлю, нам необходимо встретиться». Их не было видно за жасмином, огромный куст в белых цветах и сладковатый, пошловатый запах…

- А почему «Люлю»?

- Очевидно, интимное прозвище. Никогда не слышал, чтоб её кто-нибудь так называл.

- Что же вы делали дальше?

- Да ничего особенного. Отнёс сумку в нашу комнату, потом вышел: вся компания уже дожидалась меня у крыльца — объявил, что голова разболелась. — Борис помолчал. — Уверяю вас, эта любовь им бы недёшево обошлась. Но я не успел. Как говорится, распорядилась сама судьба.

Нет, математик и в роли обманутого мужа был совсем не смешон. Он был опасен-вот подходящее слово.

- Судьбе кто-то крепко помог. Как вы думаете, почему Анюта скрывает, что чутко спит?

- Она и никогда не любила о себе распространяться. Но здесь что-то другое. Возможно, не скрывает, а кого-то покрывает?

- У меня постоянное чувство, Борис Николаевич, что вы многое недоговариваете.

- А вы думайте, анализируйте, вы ж писатель, психолог. Копаться в чужом белье — ваша профессия.

- Продолжаем копаться в вашем. Как вам взбрело в голову доложить отцу об Анюте в день похорон?

- Водки выпил — отказали тормоза, эти самые сдерживающие центры в мозгу. Ну, не смог больше выносить их присутствия, встал и вышел. В прихожей меня догнал Павел Матвеевич… не знаю, за мной он пошёл или ещё зачем… Во всяком случае, он меня окликнул и спросил: «Куда ты собрался?» Я сказал, что голова дико болит, поеду к себе, может, усну. Он предложил свою спальню. Я упёрся: поеду. Тогда он говорит: «Как вам угодно. Со мною и дочерью останется наш друг». Это «вам» и «друг» меня взбесили, и я высказался: «Вашему другу и вашей дочери мы мешаем. У них же большая любовь, не знали?» Он побледнел, схватил меня за руку и прошептал: «Не может быть». Я говорю: «Хотите, докажу?» И тут я почувствовал, что он сходит с ума.

- То есть?

- Он молча смотрел на меня довольно долго, но как будто не видел. И вдруг пробормотал что-то неразборчиво… что-то насчёт лисиц…