Читать книгу "Звездные раны - Сергей Алексеев"

Соблазн был настолько велик, что он едва удержался, и всё-таки, уходя, обещал подумать и назавтра позвонить, хотя решение почти созрело. И спасло то, что снова спустился в метро и пошёл по переходу, будто сквозь строй протянутых рук и старческих измождённых лиц. Он знал, что нищенство — это сейчас прибыльный бизнес. И каждый просящий за день собирает значительную сумму. Но знал и то, что убогим ничего не достаётся, ибо у всех побирушек есть хозяин.

С тех пор он не приходил к Витковскому, хватало других изданий, но жизнь текла так быстро, и так стремительно изменялись вкусы и конъюнктура, что документальных находок становилось мало, чтобы удовлетворять потребности редакторов. Они стали напоминать наркоманов, которым нужна была всё большая доза сильнодействующего наркотика, чтобы держать на плаву свои издания. Материалы ещё брали — надо же чем-то заполнять газетные полосы, но однажды на журналистской тусовке ему сказали в открытую:

— Да хватит тебе ковыряться в следствиях и причинах! Гармошка Жукова и фронтовые жёны Василевского всем уже надоели. Не было в этой войне ни стратегии, ни полководцев. Мясом немцев завалили, в собственной крови утопили! И вообще эта страна — полное дерьмо и народ — вечный раб, ни к чему не способный!

Сергей Опарин уже хорошо знал, во что и как рядился фашизм в Германии, чтобы прийти к власти, и после расстрела и сожжения собственного парламента в девяносто третьем, произведённых под бурные аплодисменты «свободной» прессы, он уже не сомневался, что в России теперь прочно утвердился фашистский режим, отличающийся от гитлеровского только тем, что осуществлял геноцид не против отдельных национальностей, а против собственного народа.

Естественно, на эту тему никто его статей печатать уже не хотел. Мало того, Опарина самого назвали красно-коричневым и Витковский первым бросил в него камнем, как кидают в отступника, таким образом во второй раз сделав из него диссидента.

А он по привычке всё ещё сидел в архивах, где его уже хорошо знали, и как своему человеку иногда показывали то, что, по всей вероятности, не будут показывать ещё полста лет. Люди там работали ответственные, осторожные до боязливости, однако фанатичные, как старообрядцы, готовые к самосожжению ради бумажки. И когда по спецхранам пошли бригады уполномоченных (архивариусы называли их «бумажными жучками»), отбирая и торопливо пихая некоторые документы в машинки для резки бумаг, это для них было трагедией. Невзрачные с виду, какие-то безликие, в серых халатах, робкие архивные тётушки, не сговариваясь, на свой страх и риск, стали делать копии всего, что подлежало или могло подлежать уничтожению. А они уже прекрасно разбирались в этом, поскольку переживали не первую реформу и перестройку, если считать со сталинских времён, и знали, что и кому может помешать. Между прочим, относились к происходящему философски, вздыхая, что подделка истории, приспосабливание её под себя, имеет глубочайшие корни (практически, все летописи переписывались как только к рулю становился реформатор или человек, таковым себя считающий), и потому это явление можно без сомнений отнести к общечеловеческим ценностям, о которых сейчас так много говорят.

Иногда логика «бумажных жучков» была необъяснимой, либо цель отстояла так далеко, что невозможно понять, зачем, например, уничтожать некоторые агентурные дела и оперативные разработки времён Отечественной войны? Кого и от чего спасали — гостайны от гласности и ушей, или уши от некоторых неудобных тайн?

Как бы там ни было, но благодаря этому в руках Сергея Опарина оказались данные о деятельности группы «Абендвайс», которой интересовалась наша разведка начиная с сорок второго года. (Все архивные материалы в конце девяносто четвёртого почему-то приговорили к сожжению!) А там были не просто знакомые, а можно сказать, близкие лица — фон Шнакенбург! — человек, который в определённой степени повлиял на судьбу журналиста.

Судя по документам, хозяйство штандартенфюрер принял уже готовое, действующее и настолько засекреченное, что наша разведка вышла на эту группу лишь на седьмой год её существования. Всё произошло случайно: летом сорок второго бдительные охотники заметили в горах чужого человека, который жил скрытно, каждый день ходил с карабином и что-то собирал. Никаких военных объектов поблизости не было, поэтому они решили, что это дезертир, и сообщили куда следует. Милиция вместе с охотниками выловила подозрительного субъекта и обнаружила при нём увесистый тюк с камешками и щепотками земли, аккуратно упакованными в крохотные пронумерованные мешочки. Человек представился геологом, показал все документы, и так бы его и отпустили, если бы наблюдательный охотничий глаз не разглядел, что патроны к карабину слишком новенькие, в карманах не затасканные, кирзачи новые и телогрейка с иголочки, двух недель не ношенная, а по бумагам — работает третий месяц. Решили всё-таки отвести и сдать в НКВД, а по дороге устроили ему провокацию, будто бы «проспали», и этот субъект воспользовался, рванул от конвоя, чем окончательно выдал себя.

Пойманным «геологом» сильно заинтересовалась Москва, и его на месте взяли в такой оборот, что через день признался, что работает на японскую разведку и получил задание отобрать образцы пород и грунта в районе, где был задержан. Потом удалось захватить связника, который пришёл, чтобы забрать тюк с образцами, и уже через него узнали место — квадрат 9119, куда должен приземлиться самолёт японских ВВС и забрать скоплённый за два месяца груз. На базе в том же квадрате обнаружили и задержали резидента, который оказался немцем, хотя и утверждал, что работает на японцев.

Вероятно, после соответствующих разъяснений он согласился на сотрудничество с нашими и в определённое время запросил самолёт, который и приземлился в условленном месте. Резидент обязан был передать тюки с образцами, которые, естественно, подменили, однако в самолёте что-то заподозрили, и он, едва закончив посадочный пробег по гравийной береговой полосе, резко пошёл на взлёт, вследствие чего пришлось применить пулемёты. Самолёт подбили на взлётной скорости, поэтому он докатился до лиственничного леса, опрокинулся и загорелся (на борту был большой запас топлива). Тушить водой оказалось бесполезно, но из кабины выползли два факела — пилот и один пассажир, штурман и второй пассажир сгорели. Японский лётчик вскоре скончался от ожогов, а вот немец-пассажир отделался довольно легко — обгорело лицо, голова и руки.

Поиграть с разведчиками советских недр не удалось, однако в «Абендвайсе» это был первый серьёзный провал, который и обнаружил группу и после которого израненный штандартенфюрер фон Шнакенбург её возглавил. Из тех архивных материалов, которые дожили до девяносто четвёртого и, судя по логическим «дырам», претерпели не один набег «бумажных жучков», невозможно было понять, чем конкретно занимался и что искал «Абендвайс». Мало того, даже приблизительно не указывалось конкретное место, интересующее немцев, ни с нашей стороны, ни с их, и в оперативных бумагах НКВД таинственная территория назвалась квадратом 1441.

Можно было лишь догадываться: коль скоро фигурируют горы и лиственничный лес, значит, дело происходило не в степи, а скорее где-то в северной полосе СССР. И если в этом квадрате действуют японцы и их авиация, значит, находится он за Уралом, в Сибири или на Дальнем Востоке. А коль скоро «Абендвайс» существовал непосредственно под личной опекой Рудольфа Гесса, значит, квадрат 1441 представлял для рейха особо важный национальный и идеологический интерес.