Читать книгу "Петр Иванович - Альберт Бехтольд"

– Даже если бы я был в одних портках, то все равно пошел бы: я же состою в отряде самообороны!

В последний момент, когда он был уже в дверях, к нему бегом подбежал тесть и протянул старый револьвер:

– Вот, возьми с собой, в случае чего, сможешь защититься…

– Да уж, с этим не страшно даже в темноте идти на пулеметы! Нет, без оружия будет удобнее! И вообще, в России улица всегда была самым безопасным местом.

Но они не перестают уговаривать его. Женя умоляет, чтоб он взял оружие, хотя бы ради ее спокойствия.

Тогда он засунул револьвер в карман пальто и прижал ладонью, чтоб он не так бросался в глаза. Немного отойдя от дома, он даже взял оружие в руки, приставив указательный палец к скобе во избежание случайного выстрела.

Когда он годы спустя рассказывал об этом эпизоде, то всегда говорил, что никогда за все время революции не боялся так, как в ту ночь, когда у него в кармане был заряженный револьвер. И еще он говорил, что бывают люди, которые утверждают, что им неизвестно чувство страха, даже после того, как они якобы оказались в смертельно опасной ситуации. Такие «храбрецы» просто лгут. Потому что любой человек испытывает страх, когда у него над ухом впервые в жизни просвистит пуля. И Ребман тоже боялся…

Необычно широкими шагами поднимается он по Покровскому бульвару мимо Чистых Прудов к зданию телеграфа. Слышны выстрелы. Все ближе и ближе. Но ему нужно идти дальше, назад дороги нет. У Покровских ворот еще можно было свернуть. Какое-то время было тихо, и он, решив, что все кончилось, поспешил вперед.

Однако вскоре стрельба возобновилась: сперва – две-три очереди пулемета, затем – несколько выстрелов с противоположной стороны, и опять мертвая тишина. Нигде ни души, ни прохожего, ни извозчика, ни даже собаки. Ребман жмется поближе к домам. Держит дрожащими пальцами револьвер и думает: «Лучше бы я оставил его там, где он был. Если попаду в переделку, и его найдут, никакие объяснения не помогут – тогда конец…»

Он зайцем пробежал мимо Военной академии.

Мертвая тишина.

Дошел до того места, где заканчивается бульвар и где в старые времена стояли Мясницкие ворота.

Ни звука. В домах по улице слева и справа даже горит свет.

А вот и телеграф – как раз в том темном здании впереди.

«Вот, теперь пройти мимо него и потом еще несколько сотен шагов до Малой Лубянки. Когда буду там, то можно считать, что все обошлось. Идти?»

Он переждал какое-то время. Глубоко дышит. Слышит, как бьется его сердце.

Мертвая тишина. Ни звука. Ни шагу.

Наверное, стреляли вовсе не здесь, это только показалось. Так бывает во время пожара: кажется, что горит где-то совсем рядом, а на самом деле – на расстоянии получаса ходьбы. Стреляли точно не у здания телеграфа, иначе в соседних домах не горел бы свет.

Все же удивительно, что уличные фонари погашены. Там, на бульваре, они еще были зажжены. А здесь темно, хоть глаз выколи.

«Тем лучше, ведь и меня никто не видит», – думает Ребман, большими перебежками минуя телеграф и по широкой Мясницкой направляясь к Лубянке.

Но внезапно, прямо напротив него, начал строчить пулемет – он даже видит вспышки! От стены дома оторвался кусок штукатурки, и пролетел так близко, что ему даже задело ухо.

«Боже, помоги!» – прозвучал голос внутри него, как когда-то в детстве, когда сверкала молния.

И тут он почувствовал, что не может идти дальше. Он стоял на месте, будто окаменев. Кажется, в него не попали, боли он нигде не чувствовал, но не мог пошевелить ни одним членом, только ощущал, что силы мгновенно и как будто безвозвратно покинули его.

Как долго он так простоял – минуту, час или несколько секунд – он не смог бы сказать при всем желании. Тогда ему казалось, что это длится целую вечность. Потом он как-то оказался у железных ворот в Мясницком проезде, постучал условным знаком два-три раза подряд, прохрипел свое имя – вот и все, что он мог припомнить…

Им пришлось отнести его в прачечную и обрызгать из шланга, чтобы привести в чувство, – так рассказал на утро Курт Карлович, брат Карла Карловича. Когда дворник открыл калитку и Ребман упал ему прямо на руки, он поначалу решил, что жилец мертв:

– Но как это вас угораздило?

Ребман только отмахнулся:

– Лучше спросите, как я дошел. Сам не знаю. Наверное, меня принес мой Ангел-хранитель. Ну а как у нас в доме?

– Все в порядке. Тут никто не пройдет. В переулке стоит армейский патруль с пулеметами. А если дойдет до дела, то и мы на месте! Дом-то наш и пушки не возьмут. Если бы они у них даже и были, все равно ничего не получилось бы. Мы буквально за каменной стеной. Кстати, зять со всей семьей передает вам привет; они еще ночью звонили, чтобы узнать, добрались ли вы домой. Я им, конечно, не рассказал, каким образом!

– А каково вообще положение? Вам известно что-либо?

– Не больше, чем вам. Питер пал…

– Ну, это-то мы знаем. А как обстоят дела с очагом сопротивления в старой столице, матушке-Москве?

Курт Карлович потирает лоб:

– Если бы все были так же решительно настроены, как и мы, то нас бы и регулярная армия не смогла одолеть. Но… В том-то и дело, что москвичи только скулят и ноют! Рассчитывать не на кого: многие заодно с большевиками, а остальные не оказывают сопротивления. В результате мы в полной изоляции, все вокзалы теперь уже в руках мятежников. А верных присяге частей в городе нет. Что проку от кучки юнкеров, студентов и гимназистов? А ведь это все, чем мы располагаем. Обыватели нас не поддержат – в этом вы скоро убедитесь… Правда, говорят, что Деникин со своей армией на пути сюда, но чего только не говорили в последнее время. Я теперь верю только тому, что вижу сам, и то не всегда.

Пять дней и пять ночей идет борьба. Улица за улицей, дом за домом начинают это чувствовать, и не только внешне, стенами и окнами, но и внутри, до самых глубин людских сердец. Ребман целый день просидел в своей комнате – но только в задней. Ему пришлось туда переместиться из-за усилившейся стрельбы, чтобы не попасть под шальную пулю. Он сидит и от нечего делать набивает папиросы. Таня приносит ему чай и что-нибудь перекусить. Но голода он не чувствует, – с той страшной ночи его организм отказывается принимать пищу, внутри образовался какой-то непроходимый ком. Он набивает и закручивает одну сигарету за другой и выкуривает их все.

Однако его все же тянет на улицу. Безвылазно сидеть дома со временем наскучило.

Ребман идет к хозяйке и просит ключ от передней комнаты, хочет поглядеть, цела ли еще Москва:

– Что, собственно, происходит?

Она с удивлением смотрит на него:

– Это я у вас должна спросить, ведь это вы участник обороны дома. Разве вы уже не дежурите и не охраняете нас?

– Нет, с тех пор, как внизу выставили пост, мы не дежурим больше, а только ходим дозором. К тому же, дверь так забаррикадирована, что в дом и мышь не проскочит. Пойдемте посмотрим, что там внизу делается, и там ли они еще, отсюда что-то ничего не слыхать.