Читать книгу "Светило малое для освещения ночи - Авигея Бархоленко"

Пустая замызганная лестница, освещавшаяся пыльным светом лишь с последнего этажа, показалась провалом в нескончаемую бездну, внизу качнулся, разверзаясь специально для меня, завоеванный плесенью подвал, бетонный пол беззвучно осыпался в пустоту, злорадный голос сообщил, что мне туда и надо, я вцепилась в уже наклонившуюся в падении облупленную стену и согласилась бесцельно падать вечность за вечностью, но стена не спешила, стена длила свое мгновенное наклонное равновесие, и отщипнутая мне полминута продолжающейся жизни дала место смутному несогласию с чем-то, несогласие вспыхнуло нарастающим гневом, гнев оттолкнул меня от неуверенной стены, и я тяжелым снарядом пробила лестничные пролеты, закончившиеся перед подъездной дверью полной тьмой, которую я побоялась вдохнуть, и это, надо полагать, меня спасло, потому что мне открылся приглушенный шорох озаренного электричеством вечера, в котором движение придерживалось неугрожающих горизонталей и даже мигавшие огни чьего-то безумного самолета не срывались в последнем падении, а уходили в разреженный звездный верх. Я вдохнула смоговый воздух, я всасывала его длинным пересохшим жерлом, он, расперев легкие, отвердел в мышцах и, просквозив зыбкую кожу, скрутился в тупую преграду между мной и не-мной, преграда невидимо висела перед моим взглядом, почти касаясь ресниц и носа. Я поняла, что зачем-то оградилась снаружи, откуда на меня никто не покушался. Возникло запоздалое опасение, что моя непонятная защита, что-нибудь забыв, придвинется и наступит на мое непонимающее тело, и драгоценный смог не пробьется больше через ее плотность. Я невольно дернула головой в сторону, но что-то густело и там, затылок ощутил прикосновение кокона, я увидела себя пятилетней девочкой, накрывающей лодочковой ладонью зеленого голенастого кузнечика, его вибрисы мохнато трепетали под моими пальцами, щекочущий ужас остановил мне давнее дыхание, инстинкт самосохранения распрямил купол ладони в бетонную плоскость, плоскость вдавилась в землю, ломая зеленые суставы травы и насекомого, под ладонью напрягся смерч пыльцы и пыли, но, не одолев детской верховной длани, разразился песчаной бурей в пустыне Сахаре.

Я, скрючив ладони готовностью, замедлилась у какого-то промтоварного магазина, революционно продолжавшего торговлю в сумерках, механически поднялась по щербатым ступеням. Магазин был маленький, но собрал много женщин, очарованных тайной поздней торговли и романтично расслабившихся. Я тоже протиснулась к прилавку, надеясь, возможно, раздвинуть свои границы.

— Вам? — спросила недовольная начинающимся капитализмом продавщица.

— Это, это и это! — ткнула моя рука.

Этим оказались пошлые тонкие бигуди, чудовищные таблетки превращающего нормальные волосы в солому пергидроля и заколка в виде гигантского черного банта с туфельной пряжкой посередине.

Продавщица, потыкав пальцем в не вызывающий доверия заморский калькулятор, провозгласила цену, во мне радостно взвизгнуло, но никто этого, слава Богу, не услышал, я сказала «заверните», продавщица, теперь уже не одобрявшая торговлю в принципе, неохотно начала исполнять, а я сделала спортивный вдох, надавила невидимой рукой в чужое невидимое темя, и чье-то возмущенное лицо отпрянуло от обвалившихся на него моих защитных стен.

* * *

— Беременная, может… — сквозь ватный туман услышала я. — Ну, милочка, ну… Не растекайся, соберись давай…

Голос требовательно бубнил что-то еще и помог преодолеть щербатые ступени, я приниженно кивала и настаивала на самостоятельности, а внутри раскачивался сорвавшийся колокол, снова и снова убивающий меня вестью о том, что мой ребенок не родился не по моей вине.

Дома пудель, радостно виляясь всеми сочленениями, кинулся, чтобы начертать вокруг меня свои обрядовые восторженные восьмерки, но вдруг шага за два осел, наклонил голову и оттолкнулся от меня взглядом исподлобья.

— Ген! — в отчаянии крикнула я. — Пожалей меня, Ген!

Пудель вильнул своим необлетающим одуванчиком и попятился.

Меня рванул внутренний атомный взрыв, я сдернула под ноги все, что было на вешалке, где-то близко, но как через даль, воспринимался допотопный рык, я равнодушно подумала, что это взбесившаяся собака, я оказалась на кухне, и там всё стало соприкасаться с полом, я топтала осколки и пинала покалеченные табуретки, а потом, не желая проходить через обычную дверь, пыталась пробить в стене новый ход головой, и в конце концов у меня получилось, сквозь стену прошла только я, и меня разъяла свобода.

* * *

Я очнулась от ласково-теплых прикосновений, которые сразу становились зябко-холодящими, но повторялись новым длинным теплом, повторялись слева и справа, на лбу и подбородке, вдоль губ и на закрытых веках. Обеими руками я отстранила от лица что-то знакомое, влажная ласковость перешла на пальцы и вновь ринулась на лицо, я наконец поняла и обняла две лохматые любви.

Мне показалось, что кто-то стучит в дверь. Почему не звонок, медленно подумала я и, с трудом соединив разомкнувшиеся суставы, пошла открывать.

Никого не было. Лифт стоял неподвижно. Лестничные склоны дышали отсутствием. Я захлопнула дверь, прошла в потерпевшую аварию кухню, подняла с пола пустую кастрюлю, приближаясь, видимо, к мысли о необходимости приготовления обеда хотя бы из одного блюда.

Теперь стучали прямо в меня. Стук был тороплив и срывался в панику.

Кто-то спутал меня с дверью.

Я опустила крышку на пустую кастрюлю, забыв, для чего их держу.

Я прислушалась внутрь и наружу. Вроде бы тихо и ровно во все стороны. Лишь какой-то стержень, то ли проходящий через тело, то ли вставший рядом, напряжен в неощутимой вибрации. Я утешила себя тем, что это вибрирует моя стальная воля. Пудель одобрительно замелькал одуванчиком, мне представились семена, на парашютах собачьего пуха заселяющие округу, и пустыри возле нашей девятиэтажки, проросшие купированными пуделиными хвостами.

Мой позвоночник победоносно выпрямился.

— Ты убила его, — сказала я в собственную бездну. — Ты убила моего ребенка.

— Нет! — отчаялась бездна голосом Е. — Я только тебя ненавидела.

— Пошла вон, — равнодушно сказала я, — ты не нравишься моему пуделю.

— Подожди! — крикнула Е. Она задыхалась от каких-то последних усилий. Вот и хорошо, обрадовалась я чему-то. Сейчас где-то за две тысячи километров откроет удивленные глаза облепленное датчиками неживое тело. — Нет!.. Я боюсь! — не согласился голос Е. — Это же другое! Ты не представляешь! Такая жуть… Во все стороны… Я где-то… То ли что-то есть, то ли еще хуже… Дай руку, а то упаду! Помоги! Дай руку, я сорвусь… Пожалуйста, дай!

— Не дам, — сказала я. А рука дрогнула, желая спасти живое. Этого оказалось достаточно, чтобы Е. воспрянула.

— Боже, какая там жуть! — поведала она без всякой благодарности. — А ты хотела меня выпихнуть. А там некуда.

— Ничего, — сказала я, — уместилась бы.

Пудель, только что лежавший на полу, вдруг пружинно поднялся. Уши его попытались настороженно выпрямиться.