Читать книгу "Прекрасная толстушка. Книга 2 - Юрий Перов"

— Я не империалистка… — усмехнулась я. — Кроме того, с меня и моих хлопот хватает…

— А я бы развернулся… — вздохнул Лекочка.

— Попытай счастья, — невинно предложила я. — Ты ведь его знал и до меня…

— Шутишь? — спросил Лека.

— Исключительно над собой, — ответила я. — Ситуация гораздо смешнее, чем ты себе представляешь…

— Слушай, киска, я тебя не понимаю… Неужели ты еще обижаешься на него за эту историю со свалкой? Да ты по смотри вокруг! С кем мы живем? Нет ни одного человека на свете, который бы меня не кинул или хотя бы не подвел! Кроме тебя, разумеется! За что я тебя и ценю! Мне должны пол-Москвы! Я уже не могу появляться в общественных местах, потому что всюду встречаю своих должников, которые портят мне настроение! Заметь, что при этом сами они не расстраиваются! Некоторые даже возмущаются тем, что я им дышать не даю и повсюду преследую! А тут человек для тебя же зарабатывал копейку, а ты на него обижаешься! Ну так не академик он был, ну и что? Стал академиком! Не кинул тебя на деньги, не подставил, не продал конторе, не изменил… Да он же святой! Слушай, киска, давай вместе к нему завалимся, по старой дружбе… Как будто ничего и не было, а? Да он наверняка рад будет тебя увидеть… Может, он и в мой последний проект немножко вложится… Я такой проект затеял, а свободных денежек нет… Если мы этот проект раскрутим, то все трое будем в шоколаде, как эскимо!

— Я-то тут причем?

— Нет, киска, ты тут очень причем! Он тебя любил по-настоящему! Такое не проходит.

— А если любил, то чего же он раньше меня не нашел?

— Всякие бывают случаи… — ответил Лека.

— Ладно, — сказала я, — если соберусь к нему — позвоню.

7

«А ведь он прав, подумала я, повесив трубку. В чем он провинился передо мной? Тем, что врал? А может, он так ощущал свою жизнь в перспективе? А к свалке и сам относился как к временному отклонению от основной линии. Он же не зря говорил мне тогда, что не имеет права на мне жениться, пока не закончит важную работу… Все так и было. Кто отважится сказать, что работа, которая в день приносит столько, сколько академик зарабатывает в месяц, неважная? Он же оберегал меня! Страшно представить, что было бы, если б мы поженились! Ведь его осудили с конфискацией имущества. А это значит, что судебный исполнитель и дедушкино кресло забрал бы, и библиотеку…

И секретной эта работа была на самом деле. Дважды секретной! Он был вынужден скрывать ее и от своих знакомых и от органов одновременно.

В чем его еще можно упрекнуть? В том, что не сказал правду сразу? Представляю, знакомит нас Лека и говорит: „А это заведующий Зюзинской свалкой…“

В конечном счете, если человек доходит до своей цели, значит, дорога была выбрана правильно… И потом, даже такое суровое государство, как наше, амнистировало всех осужденных за экономические преступления. К тому же с сегодняшней точки зрения это и не преступления вовсе… Сегодня у нас до семидесяти процентов экономики является теневой, а остальные тридцать процентов виновны в злостном укрывательстве доходов… И вообще, даже настоящих преступников не осуждают через двадцать лет после преступления, а с тех пор прошло почти тридцать…»

Я решила, что должна его простить. И тут же в душу закралось сомнение. А если это все-таки не он написал письмо?

— Есть только один способ это проверить! — сказала я вслух. — Позвонить ему. Если он живет там же, в Серебряном бору, значит, все сходится. Ведь в письме говорится о месте нашей первой встречи. Ведь не имеет же он в виду Большой театр.

Я сняла трубку. Номер его коммутатора я помнила до сих пор: 199–33–11. Он сам научил меня его не забывать, сказав, что если вспоминать его с конца, то нужно два раза по множить на три, а с начала — два раза разделить. А запомнить добавочный было еще проще. 941 — год начала войны без тысячи…

В глубине души я на сто процентов была уверена, что у меня ничего не получится: то ли у него телефон сменился, то ли будет занято, то ли его не окажется дома… Иначе прежде чем звонить я подумала бы, а что я ему скажу?..

На коммутаторе теперь вместо мрачного мужчины отвечала приветливая девушка.

— Соединяю, — лучезарно пропела она.

На даче трубку сняли так быстро, будто сидели у аппарата. Мне ответил тяжелый густой баритон:

— Я слушаю.

— Здравствуйте… — сказала я, еще сама не зная, что говорить дальше.

— Здравствуй, Маша… — сказал он, — почему так долго не звонила?

Я опешила.

— А как ты меня узнал? — не нашла ничего лучше сказать я.

— По этому телефону можешь позвонить только ты…

— Почему? — не удержалась я от дурацкого вопроса.

— Этот номер мне удалось вернуть только полгода назад, и я больше никому его не давал… Ты не сердишься на меня за мое письмо?

— Почему я должна сердиться?

— Оно слишком эмоционально… Прости, я был немножко не в себе, когда его писал…

— Ты хотел бы в нем что-то исправить?

— Нет, нет, что ты?! — испугался он. — По смыслу — ни строчки… Просто оно могло бы быть чуть менее романтичным… Мне было очень трудно решиться написать тебе…

— Женщину не может огорчить избыток романтики… Скорее наоборот. Ты женат?

— Нет. И не был. Разве это не ясно из письма?

— Всякое может быть…

— Ты не хочешь ко мне приехать? — осторожно спросил он.

— Когда?

— Прямо сейчас… — торопливо ответил он.

Я посмотрела на часы. Было около одиннадцати.

Мне было очень понятно его состояние. Он боялся оборвать ту тоненькую ниточку, даже не ниточку, а невесомую осеннюю паутинку, вновь протянувшуюся между нами с этим звонком, которого он ждал почти месяц. Не объяснять же ему, в самом деле, почему я так долго его искала…

— Хорошо, — сказала я… — Только объясни, как проехать, а то боюсь, что в темноте я тебя не найду…

— Тебе не придется искать. За тобой приедет машина.

— Тогда записывай мой адрес…

— Разве ты не дома?

— Я в офисе, а дома у меня ремонт…

8

Ровно через полчаса за мной на роскошном лимузине приехал Василий. Увидев его, я, не вполне осознавая, что делаю, бросилась к нему, как к родному, и расцеловала.

То, что шофером у него, как и прежде, был Василий, сказало мне об Игоре, о его характере очень много… Больше, чем он сам мог бы рассказать о себе.

Василий почти совсем не изменился. Только морщины на лице стали глубже и резче, а на голове появилась лысина, которую он стыдливо прикрывал зачесом от уха.

Я ему сказала, что годы на него не действуют.

— Последние тридцать лет я держу вес 83 килограмма, — в ответ на мои комплименты с гордостью сказал он. — Правда, в тюрьме сперва похудел на пять килограммов, но потом в лагере, когда все наладилось, набрал норму…