Читать книгу "Земля войны - Юлия Латынина"

За два часа, которые прошло после первой перестрелки, Джамалудин не терял времени даром.

Старая крепость была и так неплохо защищена. Две ее стены выходили к пропасти, площадь перед фасадом простреливалась насквозь, а само здание, если не считать надстройки на третьем этаже и деревянного флигеля, имело полутораметровые каменные стены с узкими окнами и межэтажными перекрытиями, которые мог пробить разве что стадвадцатидвухмиллиметровый снаряд. Смелую строили во времена Ермолова, и строили ее с расчетом на ядерный удар. В свое время, когда люди Амирхана Кемирова, взяли крепость, казаки обороняли цитадель еще три дня. Все равно им нечего было терять.

Собственно, деревянный одноэтажный флигель с примыкавшим к нему хозяйственным двориком и был самым уязвимым местом для атаки. Та м кусты и постройки располагались в десяти метрах и кишели чеченцами. Поразмыслив, Джамалудин вовсе не стал его оборонять. Флигель оставили пустым и заминировали, а над выходящей к нему стеной посадили двоих со «шмелями». С коридоров и залов гостиницы посдирали все, что может гореть, и часть выкинули во двор, а другую часть принесли к заложникам.

Они встретились посреди жирной клумбы, усаженной гиацинтами в цвет российского флага, и Арзо сказал:

– Послушай, брат, у меня к тебе предложение. Давай вместе съездим в Бештой и привезем этого вице-премьера за шкирку.

– И что потом?

– А потом мы объявим Бештой районом, освобожденным от неверных. У меня пятьсот человек, да у тебя полтораста. Менты будут на нашей стороне, да и горожане тоже. Кто нам может помешать? Пензенский ОМОН?

Джамалудин молчал. Из-за сгоревшего «Икаруса» на солнце посверкивала оптика снайперки, и над «Икарусом» ветер трепал приветственную растяжку. На растяжке было написано: «Добро пожаловать в мирный Бештой».

– Мы сделаем то, – сказал Арзо, – что должны были сделать семь лет назад. Разве ты не понял за это время, что ты сражался не на той стороне? Разве тебе этого сегодня не объяснил Комиссаров? Джамалудин, ты на семь лет загнал свой народ под иго неверных. Ты семь лет смотрел, как они берут взятки и пытают людей, но взяток и пыток им было мало, и чтобы вбить клин между двумя мусульманскими народами, они устроили то, что они устроили в роддоме. Ты хочешь, чтобы твоя земля по-прежнему была землей войны? Или чтобы она стала землей ислама?

– И кто же будет править этой землей? – спросил Джамалудин.

– Мы созовем Шуру Алимов, чтобы она выбрала имама. А до той поры будет, как ты скажешь. Хочешь, я отдам тебе власть. Хочешь, будем вместе, как в Абхазии. Разве ты не тоскуешь по той войне, кунак?

Джамалудин молча смотрел мимо Арзо куда-то вдаль, и вместо залитых алым гор он видел солнце абхазской войны, и новенький БМП во дворике детского сада, и молодого беззаботного Арзо, хохочущего с пластмассовым волком в руках.

– Русские никогда тебе не простят, – сказал Арзо, – они прощают только тех, кто им враг. Они не прощают тех, кто идет на попятную. Джамал, я пришел сюда умереть. Семь лет назад я стоял на пороге рая, и я пришел вернуться в рай. Но когда я увидел тебя здесь, я понял, что нами обоими двигал Аллах. Не сворачивай с пути, на который ты стал, и не нарушай предназначения, устроенного Господом миров!

Закатный свет горел на смуглой коже Арзо, и лицо его, в профиль, казалось чистым и гладким, а глаза сверкали, как два красных угля. Лидер бештойского ополчения и внучатый племянник основателя советской власти в Бештое, ревностный мусульманин Джамалудин Кемиров стоял перед полковником ФСБ и Героем России Арзо Хаджиевым, который учил его воевать в то время, когда им обоим на двоих не было и сорока, и в глазах его плескалось море у Гагр, – и в это море нельзя было войти дважды.

– Почему ты сказал моему брату, что я участвовал в его похищении? – спросил Джамалудин.

– Это взял и ляпнул Комиссаров, – сказал Арзо, – а я знал, что он проверяет мою верность федералам. Я не хотел возражать ему при всех, а когда я стал звонить Зауру, я не смог дозвониться.

Джамалудин чуть усмехнулся, и Арзо стало очень неудобно. Он понимал, что если бы он не промолчал вчера, ему было б больше веры сегодня. И он понимал, что именно это сейчас и скажет ему аварец.

– Отдай мне Ваху, и мы продолжим разговор, – бросил Джамалудин и пошел к беломраморному портику, вдавливая в черную жирную землю цветы российского флага.

На ступенях у портика Ташов протянул ему рацию.

– Джамалудин? – сказал холодный голос, – это Углов. Вертушка с Чараховым приземлится через десять минут. Кстати, мы включили его в состав Штаба.

* * *

Шапи Чарахову снился хороший сон. Ему снилось, что он куда-то летит на белом, как снег, вертолете, и крылья этого вертолета похожи на крылья бабочки, и вокруг площадки, на которую он опустился, растут дивные яблоки и бродят олени с золочеными рожками, а со всех сторон площадки к нему идут его мертвые друзья: Идрис, и Антон, и его старый дед Багаудин, который вдруг помолодел и превратился в тридцатилетнего мужчину.

Потом Шапи открыл глаза, и увидел, что сон был не совсем сном. Он лежал на носилках под открытым небом, и сверху над ним нависали крылья вертолета и лицо мэра Бештоя.

– Шапи, – тихо сказал Заур, и почему-то слова его еле-еле касались ушей Шапи, как акварель на беличьей кисточке касается бумаги, – что они с тобой сделали?

Шапи улыбнулся, и выговорил необычайно ясно:

– Я ничего не подписал. Заур, я хочу, чтобы ты знал, я ничего не подписал.

Потом он закрыл глаза, и белый вертолет понес его дальше.

* * *

Вертолет с Шапи Чараховым приземлился на площади у мэрии в половине восьмого, а еще через пять минут от него, вереща и вертя синим глазом, рванула «скорая», а за «скорой» – кортеж из черных «Мерсов» с московскими и бештойскими номерами.

Углов, сидевший в одном из «Мерсов» вместе с Зауром, неотрывно смотрел в стекло. Горожане, теснившиеся на перекрестках, походили на выселившийся из улья рой.

Машины летели, сворачивая с одного широкого проспекта на другой, перед глазами Углова мелькнула желтая двухметровая ограда с широкими столбами и коваными чугунными решетками, и через секунду «скорая» влетела во двор горбольницы номер три, залитый черным жирным асфальтом и черной жирной землей с ухоженными островками роз на клубмах.

Двое санитаров подхватили носилки и бросились с ними внутрь. Когда Углов взбежал на второй этаж, он увидел уже только край зеленого халата, исчезнувшего за дверью операционной, и бледное, как побег спаржи, лицо Заура.

Больничный коридор, в котором оказался Углов, пах свежим ремонтом и смертью. Между широких окон были расставлены удобные диваны, на стене висели детские рисунки. Заур Кемиров сел на один из диванов и закрыл глаза, и первый вице-премьер понял, что этот человек просидит в больнице все время, пока давший на него показания мент будет в операционной.

Вице-премьер пожал плечами и подошел к окну.