Читать книгу "Замок - Владимир Моисеевич Гурвич"

— Спасибо, — поблагодарила она. Мазуревичуте застегнула расстегнувшуюся пуговицу на блузке и стала отряхивать брюки.

— Что между вами произошло? — спросил Ростислав.

Мазуревичуте несколько мгновений внимательно смотрела на него.

— Выброс прошлого в настоящее, — усмехнулась она. — Этого прошлого оказывается невероятно много в каждом из нас. По большому счету мы из него и состоим, так же как и из клеток.

— А может быть иначе?

— Теперь уж и не знаю. Но очень трудно продвигаться вперед с таким грузом.

Ростислав, соглашаясь, кивнул головой.

— Я сам пытаюсь избавляться от излишнего скопления прошлого, но не всегда выходит. И все же не совсем понимаю, что случилось с мамой?

— Вы хотите это знать?

— Всегда лучше знать, чем не знать.

— Ревность. Тогда много лет назад ваша мать не позволила себе выпустить ее наружу, задавила в себе. А вот сейчас она неожиданно вылезла на поверхность.

— Через столько лет? — с сомнением произнес Ростислав.

— Срока давности не существует. Мне эту мысль внушил ваш отец, и я много раз видела ее подтверждения на практике.

— Рута Юргисовна, все же извините маму, — попросил Ростислав. — Когда она остынет, ей станет стыдно за свое поведение.

— Не думайте об этом, Ростислав. Мы еще помиримся.

126

Лагунов нашел Варшевицкого на террасе. Агата принесла ему пиво и орешки, и писатель наслаждался этим сочетанием.

— Можно присесть рядом с вами? — спросил журналист.

Варшевицкий окинул его оценивающим взглядом.

— Садитесь, — разрешил он. — Хотите пиво?

— С удовольствием. В такую жару нет напитка лучше.

— Согласен. Пейте прямо из горла, — пододвинул к Лагунову Варшевицкий бутылку. — Вы что-то от меня хотите?

— Я собираю материал о Каманине. Хотелось бы о нем поговорить.

Варшевицкий снова оценивающе оглядел Лагунова.

— Почему именно о нем? — поинтересовался он.

— Мне кажется, он очень необычный человек. Таких на земле совсем немного. Разве не так?

— Полагаю, вы несколько преувеличиваете, — после паузы ответил писатель. — Таких, на самом деле, совсем немало. Хотя многие действительно им ослеплены. Но, поверьте мне, молодой человек, это действительно ослепление. Люди нередко принимают какие-то необычные черты за общую необычность. Хотите дам вам совет?

— Разумеется.

— Не пишите о нем. Большого интереса вас материал не вызовет. Есть много других более достойных тем. Хотите написать обо мне?

— О вас? — удивился Лагунов.

— А почему нет. Я известный польский писатель, несколько моих книг переведены в России.

— Честно говоря, я не слышал о вас. Но я могу поговорить с владельцем нашего журнала. Если его вы заинтересуете, то могу приехать к вам домой. А сейчас у меня задание написать о Феликсе Александровиче. Либо мы будем говорить о нем, либо извините за то, что отнял у вас время.

— Ну и что же вы желаете о нем узнать?

— Ваше мнение о нем, как о человеке. Перед тем, как идти к вам, я кое-что прочитал в Интернете. Оказывается, вы вместе преподавали в университете в Кракове, — вопросительно посмотрел Лагунов на писателя.

— Интернет не соврал, этот факт действительно имел место.

— Но в Интернете еще написано, что между вами возник конфликт. Хотя, в чем он заключался, об этом ни слово. В чем же его суть?

— Почему непременно конфликт. В Интернете любят любые разногласия интерпретировать в качестве непримиримой ссоры. На самом деле, все люди по-разному смотрят на мир. Нас тоже это не обошло стороной. Поверьте, молодой человек, вы ищите там, где ничего не сможете найти. Нет смысла продолжать разговор. — Варшевицкий отвернулся и демонстративно поднес бутылку к губам.

— А мне кажется есть!

Мужчины одновременно обернулись на голос. Рядом с ними стояла Мазуревичуте. Ее волосы были мокрые после недавнего купания.

— Вы не возражаете, Сергей, если я присоединюсь к вашему разговору?

— Буду только рад, — ответил Лагунов.

Женщина села.

— Так значит, вы бы хотели больше узнать о Каманине? — спросила она.

— Да, — подтвердил Лагунов.

— Вы обратились по адресу. Кшиштоф знает о нем немало, как недавно я выяснила. Гораздо больше, чем хочет продемонстрировать.

— Но только вот разговор у нас как-то не получается, — заметил Лагунов.

— Я бы удивилась, если бы он получился, — усмехнулась литовка.

— Почему? — спросил Лагунов.

— Потому что в этом случае придется во многом себе признаться. А кому хочется признать свое поражение.

Варшевицкий хмуро взглянул на Мазуревичуте.

— Ты не права, Рута, мы всегда с Феликсом общались на равных.

— Ты знаешь, что это не так. То, что он понимал, тебе было недоступно. Мне это известно как никому другому, мы с тобой тоже общались много. У меня тогда постоянно возникало ощущение, что ты все время с кем-то споришь. Я не понимала с кем. Если помнишь, пару раз спрашивала об этом. Но ты неизменно отмечал, что это мои фантазии. Теперь я знаю, что так оно и было.

— И что это был за спор? — поинтересовался Лагунов.

Мазуревичуте перевела на него взгляд.

— Это был вечный спор низшего с высшим. Мне когда-то Феликс упрямо внушал, что жизнь — это поиск смыслов. Это то занятие, на которое обречен человек, но при этом в полной мере найти их нам не дано. Религии, идеологии пытаются их задать, дабы избавить человека от этого тяжкого занятия. Вот по этой причине люди очень падки на них. Стал чьим-то адептом — и сразу обрел все смыслы. Легко и просто.

— Что из этого? — спросил Варшевицкий.

— А то, что ты всегда хотел использовать готовые полуфабрикаты. И, как я теперь понимаю, он в этом упрекал твое творчество, что оно начисто лишено первозданной оригинальности, талантливо, но целиком вторично. Я хорошо помню, как ты приводил мне эти аргументы, как какого-то критика, от которого ты не оставлял камня на камне. Меня даже утомляли эти твои бесконечные споры непонятно с кем. Я тогда не осознавала, насколько ими ты был переполнен. Они преследовали тебя, как гарпии.