Читать книгу "Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд) - Кирилл Васильевич Чистов"

старообрядческих групп в Манчжурии и Японии. По его сведениям, первыми староверами, побывавшими в Японии, были уральские казаки во главе с Г. Т. Хохловым, впечатления которого описаны в известном дневнике, опубликованном В. Г. Короленко и сравнительно недавно переведенном на французский язык.[1064] Не доходя до Шанхая, при впадении в море одной из китайских больших рек Янцы, они увидели бело-вспененные морские воды и решили, что где-то поблизости находится и Беловодье. Однако их ждало разочарование.

В 1914 г. в Японию переселились русские выходцы из Владивостока. Они узнали, что под Хакодате есть округ, который называется «Белый свет». Запрос русскому консулу Траутшольду остался без ответа. Е. Накамура считает, что «Белый свет» — вариант легенды о Беловодье. А. П. Васильев, глава этой группы, призывал своих соотечественников-староверов приехать в Японию. К 1925 г. в этом округе проживало 4 старообрядческих семьи. Кроме чистой речки, каменной соли, ничего «белого» и тем более Беловодья здесь не оказалось. В конце концов часть переселенцев оказалась в Бразилии и позже в штате Орегон, о котором уже упоминалось. Этих переселенцев вдохновляла не Беловодская легенда, а стремление избежать превратностей Гражданской войны и позже коллективизации и репрессий. К 1930-м гг. поселения староверов в Японии исчезли. Такова же была судьба манчжурской группы староверов (преимущественно так называемых «часовенных»): здесь, как и в Японии, оказалось мало земли для ведения традиционного экстенсивного земледелия и скотоводства. Кроме того, в конце 1920-х — начале 1930-х годов разразилась общая депрессия и стала нарастать безработица.

И, наконец, отметим одно чрезвычайно характерное социально-психологическое обстоятельство: беспоповцы, обходясь наставниками, продолжали помнить и о своей церкви с ее нормальной иерархией. Одно из наиболее убедительных свидетельств этого — наличие, согласно с Беловодской легендой, в самом Беловодье патриарха, епископов и священников. Все они мыслили себя продолжателями древнейших восточно-православных традиций. Это иерархи и священники «сирского» и «антиохийского» поставления — традиции, идущей от проповеди апостола Фомы на восточных территориях Византии, в Индии и других азиатских странах. Так, в «Путешественнике» первой редакции говорится о том, что в Беловодье «179 церквей, имеют патриарха православного, антиохийского поставления, и четыре митрополита. А российских (имеется в виду — старообрядческих. — К. Ч.) до сорока церквей, тоже имеют митрополита и епископов асирского поставления». Во второй редакции варьируется: «Асиряне от папы римского гонимы были, из своей земле отлучились 500 лет, а приискивали места два старца. Церквей святей христианских асирианских до 100. И патриарх Антиохийских и 4 митрополит и все особы духовны существуют неизменно и нерушимо сохраняют, а российских 40 церквей и 4 митрополита, занялись от патриарха асирийского, отлучились от своих мест от лет Никона патриарха, а проход их был от Зосима и Савватия соловецких кораблями через Леденое море». В третьей редакции, отличающейся краткостью, говорится: «Есть люди, и селения большия; тут и доныне имеется благочестие и живут христиане, бежавшие от Никона-еретика, а за рекой другое село, в котором имеются епископы и священники и все служат они босы. Имеется там и церквей сто сорок».

«Путешественник» в известных нам вариантах был создан севернорусскими беспоповцами, причем характерные особенности указания на маршрут следования в Беловодье, упоминание странноприимцев явно говорят о роли «бегунов» в создании этого своеобразного памятника, распространявшегося, как мы уже говорили, и письменным, и устным путем. Характерна связь «Путешественника» с Алтаем, районом, где несколько десятилетий в XVIII и XIX вв. главную роль играли так называемые «каменщики», т. е. беглые крестьяне, переведенные указом Екатерины II в разряд «ясашных», преследования которых со стороны властей были явно смягчены, если не вообще остановлены. «Ясашным» наследовало широко развившееся часовенное согласие, особенно после запрещения Николаем I православным священникам переходить к старообрядцам, перекрещиваться у них и вообще покидать лоно официальной церкви, продолжавшей придерживаться порядков, утвержденных на Соборах 1666–1667 гг., предавших староверчество анафеме. Беспоповцы, лишенные возможности совершать целый ряд обрядов и таинств, создали свою систему богослужения, которыми руководили «наставники», и возвратились, тем самым, к целому ряду архаических правил при крещении, отпевании, поминании и т. д. — без участия священников. Это дало возможность некоторым исследователям говорить о создании беспоповцами «народной церкви», что в определенной степени было верным. В беспоповской среде не было официально признанных лидеров; здесь были только авторитеты, которые на Соборах считались с мнением «простецов» — наставников-самоучек, что придавало всей беспоповщине более демократический характер. Это была также «дешевая церковь», но в ней никогда не было единства: очередная проблема («моление за царя», проблема брака, способы общения с «мирскими» и т. д.) вызывала не только споры, но и компромиссы, которые преодолевались новыми ответвлениями беспоповщины (федосеевцы, филипповцы, бегуны и т. д.), которые этот компромисс известное время решительно не принимали. После запрещения Николаем I священникам перекрещиваться и уходить в старообрядчество в Сибири возникла ситуация, сходная с севернорусской беспоповщиной. При всем резко отрицательном отношении не только к никонианским пастырям, но и к церковной иерархии вообще, мечта о возобновлении старой церкви в среде беспоповцев, как мы уже говорили, сохранилась.

Наличие и распространенность Беловодской легенды и других легенд о «далеких землях», как бы ни увлекали подобные легенды на поиски далеких вольных земель, еще не говорит о том, что в общем потоке миграции крестьян европейской части России только подобные легенды были единственными толчками для начала того или другого ответвления миграционного движения. Не подлежит сомнению, что за Урал и в глубь Сибири шли отдельные группы промысловиков, причем уходили преимущественно от гнета начальства. Один из наиболее выразительных эпизодов — формирование в устье Индигирки группы «русскоустьинцов», о которой начальство не знало по крайней мере лет сто. Этот пример представляется особенно выразительным, так как явно не ведомые в Беловодье или другую «далекую землю» «путешественниками», они объяснили свое появление на Индигирке уходом с Белого моря после разгрома Соловецкого монастыря на кочах, что весьма маловероятно в трудных ледовых условиях по отдаленности Индигирки от Белого моря. Освоение Северного морского пути вряд ли могло иметь успех в XVII–XVIII вв. На Индигирку русские промысловики-рыбаки и зверобои пришли скорее всего сушей. Их успех роднит русско-устьинскую легенду с легендой о Беловодье. По Беловодской легенде, первые беловодцы достигли Беловодья после разгрома Соловецкого монастыря и тоже якобы морем, что еще менее вероятно, так как путь от Индигирки в «Опоньское царство» через море Лаптевых и Северный Ледовитый океан — задача еще более невыполнимая, чем достижение Индигирки. Ледостав на Индигирке держится обычно с октября до конца мая — июня, местами здесь образуются гигантские наледи. Дельта же Индигирки занимает 5,5 тыс. км. Не подлежит сомнению, что достижение Индигирки кочами, как и Беловодья, легендарно по своей сути. Это один из способов позднего объяснения героического достижения Индигирки. Овладение