Читать книгу "Великий уравнитель - Вальтер Шайдель"

Выравнивание, происходившее в Латинской Америке в первые годы текущего столетия, во многом объясняется политическими решениями по поводу государственных расходов на образование, иностранных инвестиций, налоговых поступлений и социальных выплат. Более чистые экономические факторы, действовавшие в форме благоприятных международных условий и восстановления после предыдущих кризисов, оказались менее долгосрочными. С ослаблением восстановления и снижением внешнего спроса дальнейшее выравнивание потребовало бы более агрессивной фискальной реорганизации с целью улучшения образования (причем следует учесть, что уменьшение надбавок за квалификацию вследствие снижения спроса или неудовлетворительного образования имеет довольно противоречивую ценность) и расширения социальных выплат. Пока рано делать вывод о том, продолжится (или, во многих случаях, скорее возобновится) ли начавшийся более десятилетия назад процесс выравнивания. Мы сможем лучше понять, насколько устойчив этот тренд, лет через пять-десять[527].

Мой вывод состоит в том, что Латинская Америка предлагает весьма ограниченные доказательства мирного снижения неравенства и, по крайней мере на текущий момент, никаких доказательств продолжительности и значительного масштаба выравнивания в отсутствие насильственных потрясений. За последние 150 лет фазы растущего неравенства перемежались эпизодическими откатами, связанными с внешними факторами, такими как западные макроэкономические кризисы и, в некоторых случаях, агрессивная или насильственная политика. И хотя трудно не согласиться с президентом Боливии Эво Моралесом в том, что «если объединить интеллектуальные и профессиональные возможности с социальной ответственностью, то можно многое изменить», история Латинской Америки не дает почти ничего, что могло бы усомниться в главенствующей роли насильственных потрясений для выравнивания[528].

Более того, не удается и доказать, что какая-либо сила из рассматриваемых в данной и предыдущей главах способна оказать последовательный эффект на снижение материального неравенства. Это верно в отношении мирных земельных и долговых реформ, экономических кризисов, демократизации и экономического роста. Общее между ними то, что они иногда смягчают неравенство, а иногда нет: вкратце говоря, в их последствиях нет ничего, что хотя бы отдаленно напоминало общую тенденцию. Да, современное историческое развитие действительно повысило важность человеческого капитала относительно физического, и поскольку неравенство в распределении человеческого капитала представляет собой в основном функцию доступа к образованию, то выравнивающие политики относительно последнего могут казаться особенно многообещающими. Но при этом, даже хотя инвестиции в образование (посредством своего эффекта на разницу зарплат) и могут служить действенным механизмом ненасильственного выравнивания, исторически они были переплетены с другими, менее мирными процессами: задокументированные колебания американских надбавок за квалификацию в XX веке снова подчеркивают влияние войны на социальную политику и экономические тенденции. Как мы видели в Главе 5, то же самое во многом относится и к юнионизации. Перераспределительные фискальные и социальные политики действительно сокращают неравенство располагаемого дохода, но их масштаб и структура также, как правило, зависят от насильственных потрясений и их долгосрочных последствий: об этой фундаментальной связи напоминает нам контраст между неравенством Запада и Восточной Азии с одной стороны и условиями в Латинской Америке – с другой. Даже после обзора альтернативных способов сокращения неравенства никуда не деться от того факта, что насилие, реальное или потенциальное, издавна служило критическим катализатором выравнивающих политических мер.

Глава 14

А что, если? От истории к гипотетическим построениям

«Нет ничего нового под солнцем?»: уроки истории

Чему же может нас научить история неравенства? Мой ответ: многому – но не всему, что нам нужно знать. Начнем с главного. Развитие экономики способствовало росту неравномерного распределения материальных ресурсов, но не (всегда) было его причиной. Хотя реальное неравенство может достигать – и, как мы видели, часто достигало – крайних уровней и в неразвитых экономиках, номинальное неравенство, по сути, представляет собой функцию от объема продукции выше уровня выживания. Чем больше производительность экономики, тем больше концентрация ресурсов в руках немногих – по меньшей мере в теории, если не обязательно на практике (о том, что для этого требуется, см. в Приложении). Основополагающая связь между ростом и неравенством в своей самой чистой форме проявилась во время великого перехода от собирательства к сельскому хозяйству, то есть того сдвига, который в значительной степени усилил неравномерное распределение ресурсов – в первую очередь тем, что сделал возможным такое распределение. Следует отметить, что к этому переходу неприменима модель Кузнеца о временном повышении неравенства во время перехода между двумя секторами, если только мы не представим себе общества, состоявшие частично из добывателей и частично из земледельцев. Что еще важнее, в переходе к сельскому хозяйству ничто не предполагает возможного выравнивания. Оседлый образ жизни, земледелие и увеличение передаваемого по наследству имущества только обостряли неравенство, не предоставляя никаких механизмов его уменьшения, кроме насильственных потрясений[529].

Как только экономики, основанные на одомашнивании, сельском хозяйстве или органическом топливе, крепко встали на ноги, дальнейшие сдвиги на протяжении тысячелетий оставались скромными, ограниченными прежде всего переходом труда от производства продуктов питания в городской сектор, что, как правило, только увеличивало давление неравенства. Опять-таки, противодействующие механизмы отсутствовали, поскольку несельскохозяйственный сектор никогда не мог перерасти определенный уровень, делая переход в духе Кузнеца невозможным. И все же экономические перемены были лишь одним из факторов, определявших эволюцию неравенства. Одомашнивание увеличило возможности принуждения и хищнической эксплуатации. В частности, верхние доходы и состояния получили особый толчок при формировании государств и расширении механизмов политической власти и политических отношений. В таких условиях значительное выравнивание было крайне невероятным – практически невозможным, – если только насильственные бедствия не разрушали на время иерархические структуры с их механизмами эксплуатации и защиты частной собственности. Поскольку перераспределительные политики, вытекающие из необходимости ведения революции или войны с массовой мобилизацией, в досовременной истории были крайне редки, такие потрясения принимали в первую очередь форму распада государства или пандемий. В их отсутствие неравенство просто оставалось высоким, сдерживаемым только уровнем экономического развития, внутриполитическими превратностями, конкуренцией государств и балансом власти между правителями и элитой.