Читать книгу "Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы - Арчибальд Кронин"

Естественно, ответа не последовало, и это заставило меня выпрямиться. Так что я изменил свой голос и ответил вместо Него:

– Конечно не ожидал, доктор Кэрролл. – Ответ прозвучал великолепно, с легким эхом от твердой гранитной стены. – Как ты теперь понимаешь, Я много лет слежу за тобой без особого успеха. Но Я только рад увидеть тебя.

Я снова зашелся от смеха. Все получалось, поэтому я повернулся, положил ноги на скамью и в таком же духе вернул ему комплимент.

– Ты не это имеешь в виду, Ты просто вежлив. Боюсь, я побеспокоил Тебя.

Я снова изменил голос, ответив за Него:

– Очень приятно, когда беспокоят. Я тут один долгую ночь.

Мне все это начинало нравиться, и я решил продолжить.

Я: Ты хочешь сказать, что рядом с Тобой всю ночь никого нет?

Он: Да, иногда заглядывает Зобронски. У него туберкулез, как ты знаешь, и кашель не дает ему заснуть, поэтому он приходит поговорить со Мной.

Я: Это Тебя радует?

Он: Естественно. Но конечно, он будет здесь недолго, ему предписано покинуть это место в следующем году.

Я: Его переведут?

Он: Нет, похоронят. Девятого октября.

Я еще раз, как положено, посмеялся, но нельзя сказать, что от души. Откуда такая дата? Похоже, эта деталь проскочила экспромтом.

Я: Это вполне можно предположить, так как у него, вероятно, большая каверна в одном легком.

Он: В обоих легких, доктор.

Теперь Он зашел слишком далеко, я должен был Его попридержать.

Я: Пожалуйста, зачем нам знать то, что тебе известно. Хотя я не хочу обидеть Тебя, но Ты… да… просто немного затвердел на этой стене.

Он: Как ты прав, дорогой Кэрролл, и как бы Я хотел, чтобы Меня вовсе не ваяли в этой полупустой маленькой часовне. Разумеется, Я радуюсь детям и твоей собственной персоне в тех в редких случаях, когда ты сюда заглядываешь, но, как ты догадался, часто тут чувствуешь себя крайне одиноко и безотрадно.

Я: Ты предпочел бы одну из крупных церквей?

Он: Да, церковь, где Мне попались бы более крупные грешники, а не просто такие ничем не примечательные правонарушители, как ты, доктор Кэрролл.

Это я сказал? Подобно дате, эти слова выскользнули совершенно непреднамеренно, что меня раздражало. Я едва мог видеть Его, но все же бросил в Его сторону виноватый взгляд.

Я: Прости, но стоит ли нам переходить на личности? Конечно, я знаю, что Ты всегда был невысокого мнения обо мне.

Он: Как ты ошибаешься, мой дорогой Кэрролл. Когда ты был юн, Я был очень предан тебе. И Я считаю, что и у тебя было ко Мне какое-то отношение.

Я: Полагаю, что да. Он вытравил это из меня.

Он: Ты не боялся смотреть Мне в глаза. Ты не пытался избегать Меня, как сейчас.

Я ничего не ответил. Начав этот шутливый разговор, я не ожидал, что он превратится в вивисекцию моей личности. Но в таком же духе все и продолжалось.

Он: В самом деле, Я не раз гордился тобой. Ты, возможно, помнишь, как замечательно себя вел, когда тебя посадили в тюрьму за помощь той несчастной девушке?

Кэрролл, разве это ты сказал? Конечно ты, болван. Не воображай, что пробудил настоящие чудеса. Тебя разогрела пшеничная водка, и ты сам себе отвечаешь. Тем не менее это было чертовски странно, и я почувствовал неприятное покалывание в затылке, когда Он продолжал:

– Но когда ты принялся давать себе поблажки в своей достойной профессии, вместо того чтобы терпеливо и гуманно служить ей, Я начал терять веру в тебя.

Я: И все же Ты продолжал следить за мной?

Мне не следовало сдаваться.

Он: Да, Я редко отказываюсь даже от самых тяжелых случаев, и, конечно же, в контексте твоего рождения и воспитания ты представляешь собой расщепленную личность.

Тут Он меня поймал – я должен был признать это.

Я: Да, это так.

Он: Таким образом, всегда был шанс, что твоя лучшая сторона может одолеть худшую.

Я: Мою худшую!

Я вскочил. Я начал сердиться.

Он: О, я совсем не против твоей лжи, подчас она довольно забавна. Я мог бы даже игнорировать твои любовные подвиги, так как, к сожалению, хотя ты не очень-то хорош собой, но обладаешь сильной сексуальной привлекательностью, из-за чего многие женщины хотят спать с тобой, а те, кто не хочет, как твоя добрая Хозяйка, готовы быть тебе вместо матери.

Эти слова, сказанные словно в отместку, меня доконали – ведь речь шла о моих приемчиках, моих способах создавать надлежащую атмосферу, о грампластинках, которые я покупал и крутил. Он мне ни в чем не доверял. Я уже собирался подискутировать на эту тему, когда вдруг Он непререкаемо заявил:

– Четвертая симфония Брамса была самой эффективной, не так ли? Расслабляла и успокаивала. А затем «Танец с саблями». Дикий и захватывающий! Каким же хитрым маленьким грешником ты стал, Кэрролл!

У меня перехватило дыхание. Возможно ли подобное? Он… нет, это могла быть только одна сторона моей личности, исправляющая другую. Но я пытался защитить себя от Него.

– Ты не веришь, что я любил?

– Ты не имеешь ни малейшего представления о смысле этого слова.

И Он продолжал нагнетать:

– Нет, Кэрролл. То, что Я не могу тебе простить, – это твоя почти полная безответственность, отсутствие у тебя милосердия и жалости, твое невольное безразличие к тем, кто от тебя серьезно пострадал.

Голос – то ли его, то ли мой, теперь я был слишком встревожен, чтобы различать их, – утратил свою спокойную внятность и ожесточился.

– Именно это, Кэрролл, довело тебя до ручки, и если ты не изменишься, то предупреждаю тебя со всей серьезностью: ты безвозвратно пропадешь.

– Пропаду?

Это был мой собственный слабый голос или просто эхо? У меня возникло ужасное ощущение, что если это по-прежнему я открывал рот, то слова были Его.

– Да, пропадешь, Кэрролл. Я опускаю духовные последствия, которые стоят за этим словом. Но даже в материальном смысле ты пропадешь. Тебе пока что все, по твоим же собственным словам, сходило с рук, при твоем добром нраве, веселой натуре и остатках того, чему ты когда-то научился. Но дальше так не получится. Не знающий меры и границ, ты неизбежно будешь деградировать. Ты станешь эгоистичным, праздным, бесполезным перекати-полем, а затем – средних лет опустившимся, потрепанным Лотарио[249], пресыщенным и отягощенным собственными пороками, с мучительными воспоминаниями о потерянных возможностях и сознанием того, что ты неудачник.

Я хотел ответить Ему. Я пытался. И не мог. И в наступившем молчании мне вдруг стало страшно. Словенское зелье уже перестало действовать на меня должным образом, и теперь его более злые компоненты взимали плату с моих внутренностей – я чувствовал себя слабым, больным и беспомощным. И вдруг я осознал ужасную тишину, полностью отрезанный от мира снегом снаружи, в могильном мраке и холоде. Мы были совершенно одни. Мы? Не сошел ли я с ума? На меня накатила новая волна страха, когда Голос сказал: