Читать книгу "Испанцы Трех Миров - Всеволод Евгеньевич Багно"

и речи. Нормативным французским языком Ж.-М. Эредиа владел блестяще. Редчайшие случаи промахов поэта, объясняемых влиянием латыни, приводит М. Ибровац: вместо «il dort au lit» Эредиа пишет «il dort dans le lit»; вместо «au ciel helléne» — «sous le ciel helléne». Однако испанский язык Эредиа знал, видимо, все-таки лучше, чем латынь. Странно, что исследователь не проверил, как будут звучать соответствующие фразы по-испански. Предлоги, неверно употребленные поэтом, являются буквальным переводом с испанского: «en la cama», «bajo el cielo»[488]. Таким образом, как отмечал М.П. Алексеев, «даже тогда, когда писатель, творчески выраставший в иноязычной среде, пользовался неродным для него языком в литературных целях, следы прежнего, покинутого языкового опыта оставались нестертыми, не утрачивались вовсе»[489].

Как показал стилистический анализ[490], лексический состав поэзии Ж.-М. де Эредиа во многом существенно отличается от лексики других французских поэтов XIX в., в том числе и парнасцев. Справочник, составленный Н.И. Абрамовой, в котором отмечается относительная частота употребления слов (из расчета на текст длиной 10 ООО слов), дает возможность определить, что ключевыми словами[491] в поэзии Ж.-М. де Эредиа являются в основном слова, условно говоря, героической семантики: conquérant, cavalier, dompter, crin, dresser, étalon, triomphant, abreuvoir, vaillant, éblouissant, héros, barbe, ébloui, étincelant, hennir, marquis, marin, comte, éclatant, aieul, sang, chef, prince, íle, ivoire, guerrier, monstrueux, nef, or, rougir, splendide и т. д.

Не меньший интерес представляют слова, употребление которых у Эредиа превышает общий уровень. Такие слова, как cavalier, fer, joyeux, long, mer, or, rouge, sang, в стихах Эредиа встречаются чаще, чем в произведениях всех других французских поэтов XIX в. Значительно полнее, чем в поэзии других парнасцев, у Эредиа, латиноамериканца по происхождению, представлен растительный мир; шире, чем в творчестве всех французских поэтов XIX в., -животный мир; лексика, связанная с водой, землей, бытом; полнее, в целом, представлена лексика, отражающая общественную жизнь (особенно в таких разделах, как власть, элита, крестьяне, охота, война). В то же время Эредиа уступает всем поэтам-парнасцам в употреблении слов, связанных с временем, смертью, женщиной; всем французским поэтам XIX века — в лексике, имеющей отношение к категориям мысли, причины, истины, правды, общения. Таким образом, выявляется удивительная закономерность: Эредиа уступает другим французским поэтам в употреблении лексики, связанной с абстрактными категориями, и значительно превосходит их в использовании слов, выражающих конкретные явления. Думается, не в последней степени это объясняется его испано-кубинским происхождением. Что же касается отчетливого пристрастия к словам редким, полузабытым, экзотическим и специальным[492], то это также в какой-то мере могло быть вызвано его двуязычием.

Как показывает лингвистический анализ, во французских стихах Ж.-М. де Эредиа, поэта двуязычного, нашли отражение отдельные особенности испаноязычной литературы, культуры, «картины мира». Более того, даже некоторые психологические и стилистические особенности испанского языка. Например, при создании цикла романсов Эредиа постарался использовать такое же разнообразие временных форм, какое свойственно испанским романсам. На столь смелый эксперимент не решился даже Леконт де Лиль в своем цикле «Romancero»[493]. Интересное наблюдение делает М.Р. Делькомбр в статье «,Испанизм“ двух парпасцев: Леконта де Лиля и Жозе-Мариа де Эредиа». По его мнению, перевод романа «La Nonne Alférez», осуществленный Эредиа, столь скрупулезен, что передает не только идеи и слова, но даже само течение испанской фразы[494].

8

В 1903 году по случаю столетней годовщины со дня рождения кубинского поэта Хосе Мариа Эредиа и в связи с предполагавшимися юбилейными торжествами мэр Сантьяго-де-Куба обратился к Ж.-М. де Эредиа с просьбой как-то откликнуться на это событие. Так были написаны единственные известные произведения поэта на испанском языке под общим названием «A José María de Heredia, en su centenario». Автограф этих сонетов бережно хранится в Сантьяго-де-Куба в мемориальном музее Хосе Мариа Эредиа.

В этих сонетах, важных во многих отношениях, особенно ярко проявляется интерес Эредиа к испанскому языку и испаноязычной культуре. В них французский поэт, проживший большую часть своей жизни во Франции, демонстрирует знание языка своего детства и испанской версификации. Эредиа раскрывает свое отношение к двум странам, Кубе и Франции. Кроме того, эти сонеты выявляют то, что было дорого поэту-парнасцу в творчестве его родственника, поэта романтической эпохи. И, наконец, их стилистика и поэтика, их связь с традициями испаноязычной поэзии, дают возможность поставить вопрос о сопоставительной стилистике и поэтике франко- и испаноязычных стихов Жозе-Мариа де Эредиа.

Преемственности («grande Heredia, otro Heredia aquí te canta») поэт придает особое значение. Он настаивает на том, что по наследству ему досталось не только имя, но и лира («Yo que cogí de tu heredad la lira»). Эредиа приветствует в знаменитом кубинце певца латиноамериканской природы («pintor de la natura hermosa de la espléndida America Latina») и великого мастера оды («gran rey de la oda, peregrina por la gallarda fuerza melodiosa»), прославляет его не только как поэта, но и как гражданина («guerrero, de coraza unida por la virtud, que el combatir no mella»).

Однако сознательная ориентация Ж.-М. де Эредиа на поэтическую индивидуальность кубинского поэта для нас в данном случае имеет гораздо меньшее значение, чем внутренняя и неизбежная переориентация французского поэта-парнасца при переходе на другой язык[495]. Прежде всего следует отметить, что эти сонеты вписываются в кубинскую поэтическую традицию эпохи романтизма, их стилистика во многом соотносится с ранними, написанными еще на Кубе (правда, на французском языке), до знакомства с принципами «Парнаса» стихами самого Ж.-М. де Эредиа. Что же касается версификации, то, как справедливо отметил Педро Энрикес Уренья[496], в этих сонетах встречаются некоторые особенности, которые были свойственны испанским поэтам «золотого века».

Нет ничего удивительного в том, что творчество Жозе Мариа де Эредиа заинтересовало испаноязычных читателей. В своем интересном предисловии к собранию собственных переводов на испанский язык произведений Эредиа Антонио де Сайас[497] сравнивал его с испанскими авторами «золотого века». При этом особое внимание он уделил выявлению «иберийских» корней (эта черта присуща почти всем работам испаноязычных исследователей). Переводчик видел в Эредиа «великого испанского поэта не только из-за его родословной и имени, но и по всем проявлениям его средиземноморского стиля, по поразительному чувству созвучий, по искренним переживаниям, которыми проникнуты все те испанские эпизоды, которые были выбраны замечательным поэтом для его безупречных строф»[498]. Сходным образом его творчество оценивают Франсиско Контрерас: «Американский испанец, Эредиа был одним из величайших поэтов Франции; француз, он был одним из величайших певцов испанской славы: Ронсар в доспехах прославленного рыцаря из Ламанчи; Лопе, заносчивый, как Сирано»[499], и Асорин: «Эредиа