Читать книгу "Старый патагонский экспресс - Пол Теру"

— Ну, — заметил Борхес, — он же поссорился с шурином.

— Но они выставили его дураком в суде, — возразил я.

— Выставили дураком… Попробуйте сказать это на испанском! — Он улыбался, явно довольный собой, и тут же добавил с напускной сердитостью: — Вы вообще ничего толком не сможете сказать на испанском.

Мы отправились ужинать. Он спросил, чем я занимался в Южной Америке. Я ответил, что прочел несколько лекций по американской литературе и что дважды подвергался осуждению мужской частью испаноязычной аудитории за то, что публично называл себя феминистом. Борхес ответил, что в Латинской Америке это вообще очень болезненная тема. Я продолжал свой рассказ и перечислил ему авторов, о которых читал лекции: Марка Твена, Фолкнера, По и Хемингуэя.

— А что вы думаете о Хемингуэе? — тут же спросил он.

— Он повинен в одном большом грехе, — сказал я. — И я считаю это очень серьезным недостатком. Он обожал корриду.

— Вы не могли выразиться точнее, — согласился Борхес.

Мы с удовольствием поужинали, и потом, по дороге к его многоквартирному дому (причем он снова постучал тростью по столбикам у гостиницы), Борхес сказал:

— Да, судя по всему, мы с вами согласны по очень многим пунктам, не правда ли?

— Возможно, — ответил я. — Но все же в ближайшее время я отправлюсь в Патагонию.

— Мы не говорим «Патагония», — заметил он. — Мы говорим «Чубут» или «Санта-Крус». Но никогда не говорим «Патагония».

— А Уильям Хадсон[64]говорил «Патагония».

— Да что он мог знать?! Его «Праздные дни в Патагонии» — неплохая книга, но вы наверняка заметили, что там вообще нет людей: сплошные птицы и растения. Так оно все и обстоит в Патагонии. Там вообще нет людей. А Хадсон имеет один большой недостаток: он все время врет. Эта книга — настоящий образчик лжи. Но он так верит в эту ложь, что очень скоро сам теряет грань между правдой и вымыслом, — Борхес задумался на миг и продолжил: — В Патагонии вообще ничего нет. Конечно, это не Сахара, но наиболее близкий к ней вариант для Аргентины. Нет, в Патагонии нет ничего.

И я подумал, что если это правда — и там действительно ничего нет, значит, это превосходное место для того, чтобы достойно закончить эту книгу.

Глава 21. Экспресс «Лагос-дель-Сюр» («Южные озера»)

Патагония также означала и дорогу домой. Я уже несколько раз отменял заказанные билеты для того, чтобы подольше побыть с Борхесом, но в конце концов набрался решимости и составил твердый план дальнейшего путешествия на юг. У меня еще оставалось несколько дней до отъезда, но, отрешившись от той увлеченности, с которой Аргентина праздновала Пасху, я гулял по Буэнос-Айресу в одиночестве. Теперь он нагонял на меня уныние. Первоначальное очарование развеялось, и вместо этого город подавлял меня. Возможно, это началось с посещения трущоб Ла-Бока, расположенных в портовом районе, где тощие мальчишки купались в маслянистой и дурно пахнущей воде залива. Теперь мне виделась не столько красота, сколько притворство в особняках и ресторанах в сицилианском стиле — грязь и убожество сквозили повсюду. Я побывал на кладбище Чакарита, как и положено порядочному туристу. Я отыскал могилу Перона и увидел женщин, лобызающих его лоснящееся бронзовое лицо и прикрепляющих гвоздики к ручке двери в склеп. («Фантастика!» — прошептал стоявший рядом мужчина. «Это круче футбола!» — вторила его жена.) Однажды ночью, когда Роландо вез меня по городу, нас задержал полицейский на мотоцикле. Он махнул рукой, приказывая прижаться к обочине. Роландо подчинился. Полицейский сказал, что он проехал на красный свет. Роландо настаивал на том, что свет был у зеленый. Наконец полицейский сдался: свет был зеленый.

— Но это ваше слово против моего, — заявил полицейский тоном профессионального вымогателя. — Вы хотите торчать здесь всю ночь или мы решим вопрос сейчас же?

Роландо вручил ему сумму в песо, равную примерно семи долларам. Полицейский козырнул и пожелал нам счастливой Пасхи.

— Я уезжаю, — сказал я Роландо.

— Вам не понравился Буэнос-Айрес?

— Нет, понравился, — сказал я. — Но я хочу уехать, пока он не перестал мне нравиться.

Экспрессу «Южные озера» потребовался целый час, чтобы выбраться за городскую черту. Мы тронулись от вокзала в пять часов дня, в солнечную погоду, но когда поезд набрал скорость в открытой пампе, в вагоне стало прохладно, и вскоре наступили сумерки. Закат быстро угас, и в полутьме трава стала серой, а деревья черными. Массивные туши бурых коров напоминали гранитные валуны, а на одном поле паслось пять белых животных, как будто кто-то развесил простыни на просушку.

Это была железная дорога генерала Рока. Ее недавно взорвали, но такую ветку нетрудно взорвать. Она проложена через провинции Ла-Пампа и Рио-Негро, по безлюдным пастбищам и пустыням, и дальше через Патагонское Большое плато. Не нужно особой конспирации, чтобы заложить бомбу в этой глуши. Здесь террористом может стать любой желающий. Однако проводник в спальном вагоне заверил меня, что беспокоиться не о чем. По какой-то причине террористы предпочитают взрывать товарные составы — возможно, они приносят больший урон, взрывая грузовые вагоны. Но мы ехали в самом обычном пассажирском поезде.

— Успокойтесь, — увещевал проводник, — получайте от поездки удовольствие. А беспокойство предоставьте нам. Это ведь наша работа — беспокоиться.

Это был необычный спальный вагон. Он был очень старый, с деревянными полками и панелями из полированного красного дерева. Еще он был длиннее современных вагонов и в середине имел холл — что-то вроде гостиной в доме, с ломберными столиками и мягкими креслами. В холл вели две двери, и пассажиры, в основном те, что постарше, собирались здесь, чтобы обсудить, какой холодный климат в Патагонии. У меня был билет в вагон первого класса. Я предпочел сидеть у себя в купе, писать о Буэнос-Айресе и Борхесе и сожалеть о том, что не спросил его в духе Босуэлла:

— Почему у лисицы такой лохматый хвост, сэр?

За ужином в тот первый вечер (вино, два салата и изрядный стейк) за мой столик сел человек в военной форме. Это было исключительно на совести официанта — нас было всего шесть клиентов на весь вагон-ресторан, но нас собрали в одном конце у кухни, чтобы официанту было легче нас обслуживать. Военный был очень молод. Я спросил его куда он направляется.

— Комодоро-Ривадавиа, — ответил он. — Жуткое место.

— Стало быть, вы тоже едете в Патагонию.

— У меня нет выбора, — ответил он, потеребив свой мундир. — Я на службе.

— Вам обязательно было это делать?

— У нас все обязаны отслужить один год.

— Могло быть и хуже, — заметил я. — Например, если бы началась война.

— Не война, а проблема с Чили, из-за канала Бигль. И это должно случиться в этом году! Это жуткий год для службы. Того и гляди придется воевать.