Читать книгу "Лицей послушных жен - Ирэн Роздобудько"

Все пробегают мимо щита не глядя.

Застывает перед ним только одна бабушка. Ее лицо расплывается в трогательной детской улыбке, она оглядывается на прохожих, качает головой, приглашая их присоединиться к своей радости: мол, это ж надо такое придумать, посмотрите, какие смешные. Или так: «Ты смотри, что эти американцы опять учудили!»

Но все давно уже натешились видом зеленого Шрека в телевизоре или в кинотеатре – и бабушкиной радости не разделяли. Но этот взгляд теперь останется во мне надолго – живой, детский. Я давно живу такими мгновенными наблюдениями, чтобы потом перевести их в звуки.

Я начинаю урок, все еще вспоминая тот взгляд и удивляясь тому, какие они одинаковые – старики и дети. Ведь ученики смотрят на меня точно так же – с удивлением и восхищением, иногда толкая друг друга локтем – это ж надо такое выдумать! – и держат на коленях свои довольно странные для этих краев инструменты.

– В 1840-м году бельгийский музыкальный мастер Альфред Сакс изобрел новый музыкальный инструмент, который назвал «мундштучный офиклеид». Он был изготовлен из металла, имел змеевидную форму и весьма странный звук, который отличался от звучания других духовых инструментов…

Не жалея их юных голов, я рассказываю им все с самого начала. О томпаке, пакфонге и латуни, из сплавов которых он изготовлен, о раструбе, корпусе и «эске», о мундштуках из эбонита, пластика или металла, о «пасти» и длине выемки, о язычке-трости, о саксофонах-пикколо, субконтрабасовых, сопрановых, альтовых, теноровых и баритоновых, о регистрах и тональных отверстиях…

«Чтобы добраться до души, надо знать анатомию», – учил пан Теодор.

Отныне это и мое правило. Я от него не отступаю. Все знания должны быть доскональными, с самого начала.

А кому скучно, тот завтра не придет. И возможно, правильно сделает. Ведь свой путь надо знать с самого начала, чтобы потом ни о чем не жалеть.

По дороге домой я иду мимо кладбища. Стою там, и голову сверлит одна мысль: «В чем секрет ручной шлифовки трости?»

Если долго посылать в небо один и тот же вопрос, ответ непременно появится сам собой…

И он появился примерно год назад!

Пришел внезапно – так, как и должно было быть.

Нужно было в мастерской немного прибрать, ведь после смерти пана Теодора там ничего не менялось, все было на тех же местах. Даже пепел, который временами легкой пылью поднимался с пола. К пеплу у пана Теодора было особое отношение.

Думаю об этом и вдруг – наверное, время пришло! – вспоминаю, какие черные были у него кончики пальцев.

Дальше – больше!

А сколько раз ходили мы по лесу – целыми днями! Искал он «грозу» – дерево, погибшее от удара молнии. Собирали его в мешки, в мастерскую несли – и не дай бог, хоть щепку потерять! А потом из трубы дым валил – догорала древесина, перетирал он ее в пыль, складывал в специальную шкатулку.

А пальцы у него черные были потому, что этим пеплом он и шлифовал трость!

Думаю так и вдруг как будто голос его слышу: «Что характерно!»

Он, пан Теодор, когда чью-то правоту видел или что-то подтверждал, всегда так говорил: «Что характерно».

Теперь все на своих местах. Не знаю, добавляет ли пепельная шлифовка гармонии звуку, но делаю точно так же. И пальцы мои всегда черные…

Но теперь не стыдно на трость ставить микроскопический автограф.

Автограф мастера.

3

…В мастерской сегодня хозяйничает тетушка Осень – выплеснула на деревянный пол полное ведро золотого моря, в каждом углу осветила переплетения паутины, как будто кружевные занавески постирала.

На столе – три вещи: альтовый, бутылка пива, пачка чипсов, внутри – грусть и радость, которые бывают только осенью.

Мне так много хочется сказать и так много услышать! И это все можно делать одновременно, если у тебя есть такой альтовый! С ним мне никогда не бывает одиноко.

Его мундштук горьковатый на вкус, зажимаю его губами. Тихо-тихо начинает он говорить.

Сегодня на него находят давние воспоминания…

«…Она бежала так долго, что, кажется, дважды обежала всю землю. Еще никогда она не бегала так быстро!

Потом, когда уже не было сил, на горизонте появились первые дома города – целый ряд одинаковых, как грибы, зданий, серых и немного поджаренных вечерним светом. И она испугалась – куда дальше?

Ни один из домов не казался ей тем приютом, где она могла бы остановиться. В этом городе был только один такой. Но… Но она понятия не имела, где его искать. Ведь город был таким большим. А она – такой маленькой, как… Как колибри в джунглях.

И она побрела по нему, чувствуя стертыми до крови ступнями каждый камешек. И сколько бы ни шла – вокруг были только эти серые низкорослые дома. Она старалась избегать людей. Это было несложно, ведь на улицы резко упали сумерки, а потом – темнота, в которой кое-где мигали подслеповатые фонари.

Она не знала, что делать.

Не знала, что вообще делают люди, которые хотят есть, оставшись одни среди незнакомых улиц.

Знала только, что надо двигаться.

И двигалась, еле переставляя уставшие ноги. Когда ты двигаешься, то создается впечатление, что у тебя есть какие-то дела. И это безопаснее, чем просто сидеть всю ночь на качелях в незнакомом дворе.

Неожиданно, как это бывает с людьми в таком неопределенном потерянном состоянии, ей привиделось, что именно сейчас к ней выйдет целая делегация спасателей. И эта делегация будет самой родной, от нее повеет радостью, пристанищем, тем детским спокойствием, когда тебя кто-то ведет за руку, кто-то старше и мудрее тебя, кто-то знающий, куда и зачем вы идете. Тебя найдут, согреют, отмоют грязные ручки, отругают и зацелуют одновременно, накроют теплым одеялом и прочитают на ночь «Винни-Пуха».

Как, как могли они оставить ее одну-одинешеньку, вставив в уши аквамариновые сережки?!

Они желали ей счастья, которое представлялось им в виде обеспеченной жизни.

Нет, она не будет искать их! Ведь они не искали ее все эти годы. И возможно, именно сейчас кто-то из них прошел или проехал мимо нее на машине, равнодушно бросив взгляд на незнакомую стритку в грязном платье. И подумали, что, слава Богу, у нас нет никаких проблем…

А еще она ожидала другого, того, что казалось ей более вероятным: вот она сядет во дворе на качелях, а из подъезда выйдет ОН – тот, кому она оставила кошку. Он спросит, не замерзла ли она, и поведет в теплую кухню, где она слушала его саксофонную исповедь.

Она думала так несколько часов, пока не плюнула себе под ноги. И это движение неожиданно выветрило из нее остатки книжной романтики. И она подумала: жила же ее кошка прямо на улице, под открытым небом, под ящиками и днищами машин!

А чем она лучше или хуже ее?