Читать книгу "Основание. От самых начал до эпохи Тюдоров - Питер Акройд"

Средневековый юмор теперь, возможно, мало кому понятен. В XIV веке расхожим выражением стала одна фраза. «Как говорит Хендинг» или «по словам Хендинга» — с этого следовало начать, чтобы кратко изложить шутку или мудрость. «Тот, у кого нет друзей, мертв, по словам Хендинга», «как сказал Хендинг, никогда не говори своему недругу, что у тебя болит нога» или «Хендинг говорит, что лучше отдать яблоко, чем его съесть» — эти фразы повторяли на улицах и в полях.

Существовало много шуток и загадок, а также игра в вопросы и ответы под названием «Озадаченный Балтазар». Какую самую широкую воду безопаснее всего переходить? Росу. Какой лист самый чистый среди всех листьев? Остролист, ибо никто не будет подтирать им задницу. Сколько бычьих хвостов понадобится, чтобы добраться с земли до неба? Хватит и одного, лишь бы был достаточно длинным. Что самое хорошее и самое плохое среди людей? Слово может быть и тем и другим. Что некоторые любят, а другие ненавидят? Правосудие.

В воздухе витали тысячи пословиц и поговорок.

Кто может добавить жара огню, радости небесам и боли в аду?

Кольцо у монахини — как кольцо в носу у свиньи.

Твой лучший друг все еще с тобой. Кто это? Ты сам.

Солнце не становится хуже оттого, что светит на навозную кучу.

Волей-неволей поплывешь, если тебя держат за подбородок.

Час холода высосет семь лет тепла.

Последнее предложение наводит на мысли обо всем средневековом периоде.

В более спокойное время король работал со своими советниками, и его никто не тревожил. Двое самых известных из них — Ричард Эмпсон и Эдмунд Дадли — были назначены, чтобы изводить и привлекать к ответственности самых крупных аристократов королевства. Они властвовали в маленьком комитете, который назывался ученым советом при судах, специально учрежденном для того, чтобы отстаивать права короля и взыскивать королевские долги. Но были у этого совета и другие, менее официальные способы действия. Если занимающая высокое положение семья мало тратила и не выставляла свое богатство напоказ, она могла выкроить средства на денежный подарок королю; если семья щедро тратила деньги и вела роскошную жизнь, то могла себе позволить поделиться своим великолепием с королем. Вот в такую ловушку Генрих ловил своих жертв.

Эмпсон и Дадли также налагали штрафы или долговые обязательства на тех аристократов, которые каким-то образом нарушали закон. Граф Нортумберленд был оштрафован на 5000 фунтов стерлингов за незаконные удержания. Лорд Абергавенни был за ту же самую вину оштрафован на 70 000 фунтов; из этой огромной суммы Генрих получил только 5000, угрожая затребовать остальное, если лорд не будет себя правильно вести. Любого могли призвать предстать перед судьей, и если он не являлся, то его имущество могло быть конфисковано, а он считался виновным, которого могли заключить в тюрьму, если король того пожелает. Таким образом король добивался повиновения тех высокопоставленных подданных, кому он не доверял. Но он не мог купить их преданность. Его все боялись, но немногие любили его и восхищались им. «Все вещи, — писал Томас Мор о царствовании Генриха VII, — имеют скрытый смысл: выглядят они как одно, а значат другое».

Как позднее сказал Дадли, задним числом делая глубокомысленные выводы из своей тюремной камеры, «наслаждения и умственная деятельность его королевского величества во многом определялись тем, чтобы его опасались, к его вящему удовольствию, в связи с чем много самых разных людей были должны передавать ему огромные суммы денег». Дадли также признался в том, что незаконно отнял деньги в пользу короля у восьмидесяти жертв. Король фактически установил финансовую автократию, абсолютизм, пугающий еще больше из-за непомерных штрафов и угрозы бесконечного тюремного заключения. Такое наследство он оставил своему сыну и преемнику, ставшему королем Генрихом VIII. Король хранил записные книжки, где набрасывал свои язвительные и полные подозрений мысли и наблюдения о тех, кто находился вокруг него; когда ручная обезьяна разорвала одну из таких книжек, двор, по словам Фрэнсиса Бэкона, «едва не умер от веселья»[68].

Можно сказать, что, как скряга Скрудж, Генрих VII слишком боялся мира. Разумеется, он, как и Скрудж, пытался защитить себя стеной денег. Как бы то ни было, он был целенаправленно корыстолюбив; он сказал одному из своих советников: «Короли, мои предшественники, ослабили свою казну и этим сделали себя слугами своих подданных». Он не собирался просить или занимать, он отбирал угрозами. При этом ежегодный королевский доход вырос примерно на 45 %, и Генрих был одним из немногих монархов в английской истории, который умер, не оставив долгов. Также он был первым королем со времен Генриха V, передавшим трон без споров.

Деньги были силой. Они позволяли королю защищать свой трон и династию; Генрих сказал испанскому послу, что в его намерения входило держать своих подданных в бедности, потому что богатство только сделало бы их высокомерными. Возможно, в свои последние годы он стал суровее и ненасытнее, но в равной степени вероятно, что его естественные наклонности усилились с возрастом. У короля разрушалось здоровье, и в последние три года своего царствования он был в большей или меньшей степени инвалидом. В своем завещании он потребовал в течение месяца отслужить 2000 месс за спасение его души, по шесть пенсов за одну мессу. Генрих VII умер в своем дворце в Ричмонде 21 апреля 1509 года, и его смерть вызвала всеобщее облегчение, если не сказать — радость. «Алчность, — писал один аристократ, — покинула страну». Однако, дни королевского корыстолюбия только начинались.

Заключение

Оглядываясь на человеческие деяния в прошлом, мы склонны искать в них не только ошибки и неразбериху. Написание истории — это зачастую еще один способ упорядочить хаос. На самом деле, можно сказать, что история человечества, как она в целом описывается и понимается, — это общая сумма случайностей и неожиданных последствий.

Так, может показаться, что великие изменения в период, описанный в этом повествовании, происходили без всякой цели и не имеют никакого объяснения, кроме сиюминутной выгоды некоторых участников событий, а следовательно, якобы не обладают историческим значением. В ретроспективе создается ощущение, что самые великие и важные изменения прошли незамеченными в свое время. В качестве примера мы можем взять медленное развитие английского парламента. Правление короля вместе с этим органом не было организовано по какому-то образцу; различные части и силы национальной ассамблеи появились из случайных действий, значительности которых никто не понимал, или из решений, вызванных практическими соображениями или частными интересами. Вступление в парламент рыцарей и горожан, которые позже стали называться палатой общин, не вызвало никакого интереса или удивления. Оно было воспринято как незначительное дело.

Все вырастает из случайных обстоятельств. Действующей силой изменений становится удобство, а не традиционные убеждения о прогрессе или эволюции. Вследствие этого ошибка и неверное суждение играют большую роль в том, что мы любим называть «развитием». Использование и злоупотребление постепенно обрастают панцирем обычаев и становятся частью традиции. Следует отметить, что и исход большинства сражений в средневековой Англии определялся случаем — неожиданная атака или случайная буря решающим образом изменяли результат. Это не должно вызывать никакого удивления. Неразбериха, случайность и совпадение — это часть любой человеческой жизни. Они становятся и постоянными темами романов, поэзии и драмы.