Читать книгу "Поклонение волхвов - Сухбат Афлатуни"

Народ прислушался.

Экипаж раздумал говорить.

– «Окончена работа, – вернулся баритон, – опять пришла суббота, и нам с тобой охота кадриль потанцевать! Тири-дари-дари-та, тири-дари-дари-та!»

Наконец, все «тири-дари-дари» спеты. Возникает голос стюардессы:

– По техническим причинам вылет задерживается на полчаса.

Николай Кириллович поправляет очки и читает дальше.

В тот день он забрал утром детей с Гражданки.

Лиза их вывела, хмурых, слишком тепло одетых: «Ну, до вечера…» Варюха тут же повисла на нем; Павлик, Лизкина копия, стоял в стороне и сопел в шарф. Дождавшись, когда Лиза отойдет, сунул ему руку в варежке. Поехали в кинотеатр; Варя уверяла, что там идет «Город мастеров», но вместо «Города» оказался взрослый «Солярис». Решили остаться на него, предварительно заправившись в буфете пирожными и лимонадом. Фильм начался; Павлик стал ныть, потом заснул, и они с Варей досмотрели до конца, даже не ожидал, что она выдержит. Отрывался от экрана, поглядывал на ее лицо: когда началась хоральная Баха и поплыли охотники, снег, собаки, заблестели глаза, шмыгнул нос. После фильма снова грелись в буфете, Павлик болтал ногами и жадничал, Варюша молчала. Времени была еще куча, вышло солнце, они оказались у Витебского и вдруг решили ехать в Павловск. Дети там не бывали, а недавно смотрели какую-то передачу про дворец и парк, и даже Павлик, который уже начал свое «домо-ой», топнул сапожком по снежной жиже и потребовал везти его во дворец. Вот уже они идут по павловской аллее, подпрыгивают, оставляя глубокие следы. Скатываются кубарем вниз у Храма Дружбы, валяются в сугробах, крики, отряхивание друг друга у входа во дворец, сам дворец и фигурное катание в музейных тапках. Потом сидели возле станции в кафе, дети налетели на бутерброды, он взял рюмку коньяка, еще одну, стал громко рассказывать о Бахе и читать стихи. «Нельзя дышать, и твердь кишит червями, и ни одна звезда не говорит…» Мерзкий коньяк, что говорить. Электричка, Витебский вокзал, метро, довез детей – или дети довезли его – до Гражданки. Лиза открыла и все поняла. «Ну и куда ты сейчас такой поедешь?» – «На Трефолева…» – «Оставайся уже. Твой топчан свободен». Они давно спали раздельно: Лиза в гостиной, он на кухне, на топчане. Часов в шесть встал, собрался. В коридор вышла замотанная в одеяло Варя и протянула конверт. «Это что?» – «Письмо тебе… Сейчас читать нельзя!»

Пальцы, державшие листок, закоченели.

Полчаса прошли, вокруг крыла бродят унылые мужики, залезают на лесенку и заглядывают в мотор. Музыка шла по второму кругу. «Ты помнишь, плыли в вышине-е-е…» Николай Кириллович греет пальцы и собирается читать дальше.

Песня оборвалась, радио выдало очередной метеоризм. Народ насторожился.

Нет, просто смена кассеты. Глиссандо по чангу, проигрыш на рубабе, и понеслась «Дуркентская плясовая». Народная мелодия, подслушанная у дуркентских пастухов, записанная и инструментованная Р. К. Бежаком. Для посвященных – Рудольфом Карловичем же и сочиненная и выданная за фольклор. В круг посвященных входил когда-то и Николай Кириллович, тогда еще просто Николя, молодой, шевелюристый, таскавший к Р. К. свои первые опусы и выстукивавший их на его «Ренише».

Лица пассажиров повеселели, закоченевшие ноги отбивают такт. Даже сосед Николая Кирилловича причмокнул во сне.

Мужики в окне слезают с лесенки.

– Товарищи пассажиры…

Полька прервалась, вяло закрутился крайний винт.

Пристегнуть ремни, закрыть откидные столики. Для чего он все-таки туда летит? Хоральная прелюдия заволокла внутренний слух, моторы подвывают ей.

«Папочка, обязательно сообщи свой новый адрес, когда приедешь. Обещаю, что сразу отвечу, и попрошу, чтобы Павлик что-нибудь нарисовал. Опиши свои впечатления и то, как тебя встретил твой родной город. Мне бы очень хотелось узнать, как происходит добыча гелиотида и как его обрабатывают. И еще напиши, пожалуйста, почему ты все-таки решил от нас уйти. Мама говорит, что в жизни каждого человека бывает такое, когда нужно что-то поменять, поэтому ты решил поменять нас. Но я все-таки это не совсем понимаю, и Павлик тоже. Мама стала нервной и вчера дала Павлику подзатыльник, а мне запретила смотреть телевизор, хотя я сделала все уроки. А тетя Оля, Ромина мама, считает, что у тебя появилась молодая женщина, которая заменила тебе нашу маму. Но ведь мама еще тоже молодая, хотя ей, конечно, уже тридцать девять лет и она редко красит губы. И потом, если эта женщина молодая, значит, у нее еще нет детей, и тогда кто может заменить тебе нас с Павликом? Конечно, у тебя могут родиться другие дети, но ведь они потребуют много сил и здоровья, а ты тоже уже немолодой, подумай о своем сердце. Извини, что я тебе пишу на эту тему, если тебе это неприятно, то можешь не читать. Главное, напиши о себе. Счастливой тебе дороги и творческих достижений. Приветы тете Гуле, Руслану и Машутке и глубокие соболезнования.

Твоя дочь Варя».

Самолет бежит по взлетной полосе, пейзаж в стекле дрожит и подпрыгивает. Земля отрывается от колес и летит под наклоном вниз. Хоральная прелюдия ля-минор, облака над планетой Солярис. Шасси убраны, в руках дрожит письмо. Поболтавшись, самолет выбрался из облаков, в лицо ударило солнце.

* * *

Дуркент, 4 декабря 1972 года

– Да, не уберегли мы Гогу, не уберегли, – сказал мужчина в военной форме.

Сделав губами небольшую разминку, допивает водку. Накопал в тарелку оливье, медленно жует.

– Какой плясун был! – Рыжая женщина тоже тянется к оливье. – Скажите, а? Плясун!

– У него коронный номер был, ковырялочка с притопом.

– Гуль, – заглядывает старуха в платке, – Гуль, поди борщ проведай. Я с кухни уходила, он уже вот-вот!

Гуля, в черной косынке, потная, большая, уходит к борщу.

Становится слышно, как военный пережевывает оливье и у кого-то бурчит в животе. На серванте стоит портрет Гоги, подпертый слоником.

Николай Кириллович поднимается и тоже выходит из комнаты.

– Совсем непохож, – замечает рыжая женщина.

– А по-моему, одно лицо, – откликается вялым тенором бородач, до тех пор молчавший.

– Что вы тут обсуждаете, отцы у них разные были, я их мать хорошо знала, Марию Мартынну. Очень хорошая женщина была, немножко не все дома, правда.

– Ты, Валентина, про Марию ничего не говори, – вступает старуха. – Я б поглядела, кто бы у тебя дома там был, если б тебе ее судьба была.

– Что вы сразу, баб Нин! Я что разве плохо сказала? Ничего я не сказала. Просто, что она от детей избавиться хотела, в детдом сдать.

– А ты почем знаешь, чего она хотела? В голове, что ль, у нее сидела?

– Люди говорили.

– Вот такие вот, как ты, и говорили. Которым бы только языком почесать. А она святая женщина была, и сыновья оба с высшим образованием!