Читать книгу "Прекрасная толстушка. Книга 2 - Юрий Перов"

Славка лично мне поклялся, что не писал этого письма. Хотя с деньгами, дачами и яхтами у него все в порядке, не говоря уже о машинах. До меня дошли слухи, что он собирается оборудовать при своей клинике вертолетную площадку для доставки больных… Дай Бог ему удачи!

Ника. Писал-то все-таки мужчина…

Николаю Николаевичу, кроме Тамары, никто не нужен.

Лекочка. Для него это письмо было бы противоестественным в прямом смысле этого слова. Но разве он виноват, что родился с другим естеством?

Принц. Вот, казалось бы, самая подходящая кандидатура. У него есть и яхты, и машины, и дома, и деньги. И расстались мы в конечном счете по его вине, но он не посвятил, как сказано в письме, свою жизнь мне, он ее провел в очереди на престол, где стоит и до сих пор, оправдывая это национальными интересами. Может быть, он и счастлив, хотя я лично не представляю, как можно быть счастливым, находясь в постоянном ожидании… У кого-то из древних авторов я прочитала, что надежды и ожидания превращают мудрецов в идиотов.

Юрик. Славное воспоминание… Но он просто не смог бы написать, что вся его жизнь «во имя твое», потому что он посвятил ее литературе. Только ей он был по-настоящему предан… И нельзя сказать, что эта любовь была без взаимности… Но богатеют, как правило, не от любви, а от браков по расчету…

Геночка, комсомольский босс и борец, не выигравший ни одной схватки… Его я вообще не брала в расчет, а вспомнила, как уже было сказано, только для того, чтобы не сбиться со счета. Хотя вполне могу допустить, что он мог сколотить приличное состояние, даже ни разу не победив в честном бою.

Цыган. Где вы видели у цыгана яхты и дворцы, даже у самого сладкоголосого? Кроме того, я о нем знаю, что с возрастом он стал большим семьянином. И это, на мой взгляд, совершенно правильно.

Космонавт. Расчет окончен.

Был в моей жизни человек, которого я не отнесла бы ни к первой, ни ко второй, ни к третьей категории, о которой пойдет речь ниже. Это маниакальный ревнивец Виктор. Он бесследно исчез из моей жизни. Но чтобы исключить малейшую вероятность его нового появления, я осторожно через общих знакомых узнала, что с ним. Оказалось, что он давно лежит в больнице. Я не стала выяснять, в какой именно, но мне думается, что это психушка.

3

В третью, самую малочисленную категорию вошли люди, в чьей непричастности к письму я не была стопроцентно уверена. Таких набралось всего трое. И во главе этого списка стоял мой самый первый возлюбленный…

Леха. Где он, что он? Я давно ничего о нем не слышала.

Мама его умерла. Дом снесли. От него остался только след на соседнем доме, к которому он был пристроен. В последнее время в средствах массовой информации было очень много довольно романтической информации о различных бандитах, шикующих на Канарских островах, о ворах в законе, скупающих виллы по Лазурному берегу в окрестностях Ниццы. И я было подумала…

Да и несколько брутальный и вместе с тем экзальтированный тон письма был в его стиле… И то, что он давно за мной наблюдает и многое обо мне знает, вроде сходилось…

Конечно, его предложения были для меня совершенно не приемлемы. Мне только не хватало связаться со всякой уголовщиной и стать крестной мамой. Но бабье любопытство жгло меня, и я все-таки предприняла попытку отыскать его.

В старой записной книжке я нашла телефон его дружка Толяна, который в прежние времена служил для нас связным. По этому номеру его, как и следовало ожидать, не оказалось. Бывшую коммунальную квартиру вот уже полгода занимал какой-то не очень воспитанный молодой человек. В ответ на все мои вопросы он послал меня в риэлторскую контору, которая занималась расселением квартиры. Сам он в эти подробности не вдавался. Когда я попыталась все-таки выяснить, был ли среди бывших жильцов некий Анатолий, он меня проникновенно попросил:

— Мамаша, не загружай…

И я пошла в риэлторскую контору. Там поначалу ко мне отнеслись с подозрением, но все-таки мне удалось их убедить, что я не из бригады рэкетиров, и они, поковырявшись в своем компьютере, нашли мне адрес Гришина Анатолия Валерьевича, 1934 года рождения. Он теперь проживал в Митино и телефона не имел.

Мне пришлось садиться в машину — теперь у меня был небольшой уютный «форд-эскорт» цвета «мокрый асфальт», сменивший целый выводок «жигулей», пришедших в свое время на смену «Волге», и поехать в Митино.

Дом его я отыскала без труда. Дверь мне открыл совершенно лысый, какой-то весь потертый мужичонка в майке и в мятых шароварах «адидас». Плечи и руки его были богато орнаментированы татуировкой.

С трудом узнав в нем прежнего Толяна, я подумала, что последние тридцать пять лет уголовной деятельности ему явно не пошли на пользу…

А вот он узнал меня сразу и засуетился, забормотал что то непонятное:

— Маша… Мария, простите, не знаю, как вас по батюшке, кем буду, хотел занести. Вот, думал, только добью до корки… Только собрался, и тут меня замели… Пока срок мотал, мамаша откинулась, а сестры-шалавы все вещички порастащили на портвешок… Ну все, думаю, — с концами. А тут в ларьке увидел и взял. Хотел сразу позвонить, телефон забыл. Весь срок помнил, а тут забыл… Я сейчас, а вы присядьте пока…

Он указал мне на продавленный детский раздвижной диванчик. Я решила не вдаваться в смысл его бормотания и с величайшей предосторожностью присела.

Толян, отставив свой тощий зад, с головой нырнул в нижнее отделение не старинного, а просто старого буфета, долго там звенел пустой посудой, а когда вынырнул, в руках его были два ядовито-зеленых тома с золотым тиснением. Это был «Граф Монте-Кристо». Я вспомнила, как сама для конспирации давала ему эту книгу, и поняла, что он решил, будто я пришла за ней.

— Вот, — сказал он, протягивая мне оба тома. — Эти даже красивше, с золотом…

— А вы их прочли? — улыбнулась я.

— Не-а, — сказал он. — Те прочел, а эти не хотел пачкать…

— Ну так прочтите…

— В смысле?

— В смысле оставьте себе… Вам же нравится.

— Очень.

— А об Алексее вам ничего не известно?

— А что? — насторожился он. — Уже был суд?

— Какой суд?

— А-а… — сказал он. — Так вы не курсе… Я думал, вы что-то новенькое знаете.

— Я вообще ничего о нем не знаю, а в последний раз видела в 1960 году.

— Так он там, за бугром, вот уж скоро год как чалится в предварилке… Камера с телевизором, душ, футбол, хавка с воли, газ, чифирь, шалавы, все что хочешь, — демократия! Чего так не сидеть? Я бы и не выходил!

— А в чем его обвиняют?

— Они бы на него все висяки сбросили, да доказать ничего не могут. Зацепились за ксиву, вроде незаконно он к ним свалил… По этому делу срок до года, а он уже отсидел, вот они и роют землю, чтоб еще чего наскрести. С понтом, им вроде все известно, а на него никто не показывает даже из тех, кого он прижучил, потому что по справедливости…