Читать книгу "А порою очень грустны - Джеффри Евгенидис"

— Аннулировать брак гораздо проще, чем развестись, — продолжал Олтон. — По многим причинам. Это означает объявить брак недействительным. Как будто брака вовсе и не было. Если брак аннулирован, то человек не считается разведенным. Это все равно как если бы ты никогда и не выходила замуж. И, что самое лучшее, на это не требуется согласие обеих сторон. Еще Роджер покопался в массачусетских законах — оказывается, аннулировать брак разрешается по следующим причинам. — Он принялся загибать пальцы. — Первая: двоеженство. Вторая: импотенция со стороны мужчины. Третья: душевное заболевание.

Тут он остановился. Сверчки, казалось, застрекотали еще громче, и над темным двориком, словно в сказке, прекрасным летним вечером начали мигать светляки.

Тишину нарушил звон бокала Мадлен, грохнувшегося на террасу. Она вскочила на ноги:

— Я пошла!

— Мадди, нам надо это обсудить.

— Ты только и знаешь, что сразу бежать к юристу, как только возникнет какая-нибудь проблема!

— Да, я рад, что позвонил Роджеру насчет этого брачного контракта, который ты не хотела подписывать, — сказал Олтон, проявив недальновидность.

— Ну конечно! — воскликнула Мадлен. — Слава богу, я не потеряла деньги! Вся жизнь разрушена, зато я хотя бы свой капитал не потеряла! Папа, это не совещание. Это моя жизнь! — С этими словами она убежала к себе в спальню.

Следующие три дня Мадлен отказывалась есть с родителями. Она почти не спускалась к ним. Это поставило Митчелла в неловкое положение. Ему как единственному непредвзятому лицу в доме выпало поддерживать связь между сторонами. Он казался себе Филипом Хабибом, специальным посланником на Ближнем Востоке, которого он каждый вечер видел в новостях. Чтобы поддержать компанию, Митчелл, попивая с Олтоном коктейли, смотрел, как Хабиб встречается то с Ясиром Арафатом, то с Хафезом аль-Ассадом, то с Менахемом Бегином, ездит туда-сюда, передает сообщения, уговаривает, понукает, угрожает, льстит, пытается не допустить, чтобы разгорелась полномасштабная война. После второго джина с тоником Митчелл, вдохновившись, пускался в сравнения. Мадлен, забаррикадировавшаяся в своей спальне, напоминала фракцию ООП, скрывающуюся в Бейруте, то и дело выходящую из укрытия, чтобы швырнуть с лестницы бомбу. Олтон с Филлидой, занимавшие оставшуюся часть дома, были вроде израильтян, неумолимых, лучше вооруженных, стремящихся расширить протекторат, включив туда Ливан, и принимать решения за Мадлен. Во время своих челночных миссионерских визитов в логово Мадлен Митчелл выслушивал ее жалобы. Она говорила, что Олтону с Филлидой никогда не нравился Леонард. Они не хотели, чтобы она за него выходила. Да, после его срыва они относились к нему хорошо и даже не упоминали слово «развод», пока Леонард не произнес его первым. Но теперь Мадлен чувствовала, что родители втайне рады исчезновению Леонарда, и за это она хотела их наказать. Собрав как можно больше информации о состоянии Мадлен, Митчелл возвращался вниз, чтобы посовещаться с Олтоном и Филлидой. Он обнаружил, что они куда больше сочувствуют Мадлен в ее бедственном положении, чем представляется ей. Филлида восхищалась тем, что она верна Леонарду, но считала такую стратегию проигрышной.

— Мадлен считает, что может спасти Леонарда, — говорила она. — Но дело в том, что спасти его либо нельзя, либо он сам этого не хочет.

Олтон напускал на себя суровый вид, говоря, что Мадлен следует «ограничить убытки», но по тому, как часто он замолкал, как прикладывался к крепким напиткам, пока на экране Хабиб ковылял в клетчатых брюках по очередному отрезку асфальта в пустыне, было понятно, как сильно он страдает из-за Мадлен.

Следуя дипломатическому примеру, Митчелл терпеливо выслушивал все до конца, дожидаясь, пока все выскажутся и наконец попросят совета.

— Как ты думаешь, что мне делать? — спросила его Мадлен через три дня после скандала с Олтоном.

До вечеринки у Шнайдера Митчелл ответил бы не задумываясь:

— Разведись с Бэнкхедом и выходи за меня.

Даже теперь, учитывая, что Бэнкхед не проявлял желания сохранить брак и исчез в орегонской глуши, больших надежд на примирение как будто не было. Разве можно оставаться замужем за человеком, который не хочет оставаться твоим мужем? Однако чувства Митчелла в отношении Бэнкхеда претерпели существенные изменения, после того как они поговорили, и теперь его непрестанно одолевало нечто похожее на сочувствие, даже симпатию к человеку, некогда бывшему его соперником.

Предметом их долгой беседы в спальне у Шнайдера была, как ни странно, религия. Еще более странно, что завел эту дискуссию Бэнкхед. Он начал с того, что упомянул курс по истории религии, на который они ходили вместе. Многое из того, что говорил на тех занятиях Митчелл, произвело на него большое впечатление, сказал Бэнкхед. Дальше он принялся расспрашивать Митчелла про его религиозные склонности. Он казался дерганым и одновременно вялым. В его вопросах было некое отчаяние, сильное и горькое, как табак, из которого он постоянно скручивал сигареты, пока они разговаривали. Митчелл рассказал ему что мог. Поделился всем, что почерпнул из собственного религиозного опыта. Бэнкхед слушал внимательно, вникая в каждое слово. Казалось, он ждет от Митчелла помощи, какую тот только может ему оказать. Бэнкхед спросил Митчелла, медитирует ли он. Спросил, ходит ли в церковь. Рассказав все что мог, Митчелл спросил Бэнкхеда, почему тот этим интересуется. И тут Бэнкхед его снова удивил. Он сказал:

— Ты тайну умеешь держать?

Хотя они не знали друг друга, хотя в некотором смысле Митчелл был последним, кому Бэнкхед решился бы довериться, он рассказал Митчеллу, как недавно, во время поездки в Европу, испытал нечто, изменившее его отношение к вопросам веры. Он был на пляже, сказал он, посреди ночи. Вглядываясь в звездное небо, он внезапно почувствовал, что, если бы захотел, мог бы оторваться от земли и улететь в космос. Он никому не рассказывал про тот случай, поскольку в тот раз был не в себе, а это лишало опыт правдоподобия. Тем не менее, как только идея пришла ему в голову, это произошло: внезапно оказавшись в космосе, он проплывал мимо планеты Сатурн.

— Это вовсе не похоже было на галлюцинацию, — сказал Бэнкхед. — Я должен это подчеркнуть. Ощущение было такое, что на меня нашло самое сильное в жизни просветление.

Одну минуту, или десять минут, или час — он не знал точно — он плавал возле Сатурна, изучая его кольца, чувствуя на лице теплое свечение планеты, а потом снова оказался на Земле, на пляже, в беспокойном мире. Бэнкхед сказал, что видение, или что бы это ни было, стало самым волнующим моментом в его жизни. Он «испытал что-то религиозное». Ему хотелось узнать мнение Митчелла по этому поводу. Нормально ли считать данный опыт религиозным, поскольку у него осталось такое ощущение, или же то, что он в тот момент был, строго говоря, безумен, лишает опыт силы? А если этот опыт недействителен, то почему он по-прежнему не может избавиться от его чар?

Из ответа Митчелла следовало, что мистический опыт важен лишь постольку, поскольку он изменяет восприятие человеком реальности, и все зависит от того, приводит ли данное измененное восприятие к изменению в поведении и действиях, к потере собственного «я».