Читать книгу "Марфа-посадница - Дмитрий Балашов"

Самым опасным местом была та часть острога, что шла на судах через Волхов от Славны до Людина конца. Отсюда прорвавшиеся москвичи могли враз ударить на Детинец и торг, разрезав город надвое. Шуйский приказал усилить сторожу по реке, не давать замерзать проруби и беречься. Именно с этой стороны били по городу пушки Аристотеля.

Вечерело. Возок остановился у кромки берега, и от него по льду к заборолам направились две фигуры, неясные в морозном сумраке.

- Никак баба? - удивился старшой из мужиков, что охраняли прясло речной стены. - Куда прет, убьют ведь! Эй, куда? - закричал он, подбегая, и осекся: - Дак это… Марфа Ивановна, прости, не признали враз!

- Вечер добрый, мужики! - озрясь, отвечала Борецкая.

От полыньи клубами подымался морозный пар. Черная вода стремилась внизу. Куски обмерзающего ледяного крошева, выплывая снизу, тотчас пристывали к краю проруби. Парень как раз долгою пешней, стараясь не очень высовываться по-за заборол, отбивал кусок пристывшего льда.

- Не замерзнет? - спросила Марфа.

- Следим!

- Тута не сунутце! - разом отозвались дружные голоса.

- Мотри, Ванята, опасайсе! - крикнул старшой парню с пешней.

Вновь бухнуло на той стороне, и ядро, просвистев в воздухе, с шипом зарылось в снег, прочертив длинный след.

- Метко бьет фрязин! - с похвалой отозвался кто-то из ратников.

- У него, вишь, пушки фрязин разоставлял! - пояснил Марфе давишний мужик, тот, что остерегал парня с пешней. - Тут у нас сторожко надоть, вчера троих повалил!

Марфа не отвечала, вглядываясь в вечерний сумрак, уже размывший ясные прежде очертания наводимого Аристотелем моста и грудящихся у пушек московских мастеров огненного боя. Один из мужиков, поковыряв сапогом снег, выкатил ядро, - поднести Борецкой, - и, поваляв носком сапога, чтобы остыло, подхватил рукою, но тотчас перебросил из руки в руку - каленое ядро еще сильно жгло и через рукавицу. Борецкая даже не глянула. Мужик еще что-то сказал ей. Марфа, сильнее запахнув платок, стала тяжело подыматься по ступеням на заборола, отстранив ключника, бросившегося было вперед ее. Долго стояла на виду. Молча, сжав губы, глядела в московскую сторону. Еще два или три ядра просвистели над головою, с шипом уходя в снег. Марфа не шевельнулась. И мужики замерли внизу, глядя на нее. Наконец, боярыня начала спускаться с заборол. На ступенях ее поддержали сразу несколько рук.

- Кто тут у вас над ратью? - спросила она старшого.

Тот назвал. Оказалось, какой-то плотник со Славны.

- Из бояр никого?

- Попрятались наши воеводы, Марфа Ивановна! - ответил старшой, поняв ее с полуслова, и добавил сурово: - То ничего. Хлеба нет. То беда! Сколько народу скопилось в городи! - Он помолчал и прибавил тихо: - От голода не устоим…

Седьмого декабря новгородское посольство вновь явилось к Ивану, ведя с собою выборных от черных людей: Аврама Ладожанина - от Неревского, Кривого - от Гончарского, Харитона - от Загородского, Федора Лытку - от Плотницкого и Захара Бреха - от Славенского концов. Без них ни Феофилат, ни Яков Короб, ни иные не хотели взять на себя смелости объявить городу о позорных условиях сдачи.

Накануне на городском Совете попытались сочинить новые предложения великому князю, кабальные, но сохраняющие хоть видимость прежних свобод. С тем и явились на Паозерье.

Старосты черных людей, не доверявшие боярам, ни самому князю Московскому, держались особною кучкой. Так, особно, стали и перед государевыми боярами. Высокий, сдержанно-суровый кузнец-оружейник Аврам Ладожанин, старший над прочими. Неистовый, широкоплечий одноглазый седельник, затравленно озирающий московских воев, Никита Кривой, выборный Людина конца. Степенный староста, серебряных дел мастер Харитон, посланец от Загородья, что все еще верил в силу законных прав и добрую волю князя Московского. Невысокий ростом, остроглазый и суетливый епанечник со Славны Захар Брех, хитрый говорун и балагур, он и тут еще пробовал вполголоса повторять свои приговорки, ободряя себя и товарищей. И могутный светловолосый великан лодейный мастер Федор Лытка, посланный плотничанами, самый праведный, как говорили про него, мужик во всем Новгороде.

С послами вновь говорили князь Иван Юрьевич, Федор Давыдович и Василий с Иваном Борисовичи. Начал речь Яков Короб, поглаживая белой рукой мягкую бороду и оглядываясь с некоторым беспокойством на черных людей, в их простом, хоть и не бедном посадском платье и темных сапогах. Московские бояре также с отчужденным любопытством взирали на этих людей, увидеть которых в Совете с боярами государевыми на Москве было бы невозможно. Но таков был - пока еще был! - Господин Великий Новгород.

Яков предложил наместнику судить с посадником вместе. От особого посадничьего суда новгородцы отказывались. Феофилат, вслед за ним также скользом поглядывая на черных людей, предложил взимать с Новгорода ежегодную дань со всех волостей с новгородских с сохи по полугривне. Лука Федоров предложил Московскому князю держать своими наместниками новгородские пригороды, не меняя только суда. Яков Федоров за ним просил, чтобы не было выводов из Новгородской земли и о вотчинах боярских, чтобы государь их не трогал и чтобы не было позвов на Москву. Все вместе били челом, прося, чтобы новгородцев не слали на службу в низовскую землю, а позволили охранять те рубежи, которые сошлись с новгородскими землями: Наровский от немцев, Свейский и Литовский рубежи. Черные люди просили не рушить вече и порядки городские, не отбирать смердов от города.

Московские бояре, выслушав речи новгородских послов, переглянулись, усмехнулись, разом поднялись и вышли доложить о том государю.

Столь унизительных для себя предложений Новгород еще не делал никому за всю свою многовековую историю. Владыки Новгорода Великого оставляли себе уже только тень власти, но и тень власти прежнего Новгорода была ненавистна Ивану Третьему.

- Пожаловал бы государь, вече сохранил! - громко сказал Федор Лытка.

На него отчужденно оглянулись разом все бояре и житьи и промолчали. Ежели Иван Третий требует государства, как на Москве, то вече должно быть уничтожено в первую очередь.

Вернувшиеся государевы бояре расселись по лавкам, вновь переглянулись, и от них, от имени государя заговорил Федор Давыдович:

- Государь наш, великий князь, Иван Васильевич всея Руси, молвит так: били мне, великому князю, челом ты, наш богомолец, и наша отчина Великий Новгород, зовучи нас себе государем, да чтобы мы пожаловали, указали своей отчине, каковому государству в нашей отчине быть. И я, князь великий, то вам сказал, что хотим государства на своей отчине, Великом Новгороде, такова, как наше государство на низовской земле, на Москве. А вы нынеча сами указываете мне и чините урок, какову нашему государству быти. Ино то какое же мое государство будет?!

Потупились новгородцы. За всех ответил Феофилат: