Читать книгу "Мир, который сгинул - Ник Харкуэй"

Надо мной раздается скрип. Элизабет? Или кто-то еще. Если бы ее поймали, то сделали бы это бесшумно – как и полагается ниндзя. Настоящим ниндзя. Интересно, тут такие есть? Человек, который прячется столь же искусно, как Гумберт Пистл – дерется? Привидение. Может, он сейчас стоит за мной. Может, поэтому я чувствую себя таким голым. Он стоит прямо за мной.

Я резко оборачиваюсь, прорубаю рукой воздух, шагаю вбок и прижимаюсь к стене. Ничего не происходит, я только чувствую себя полным идиотом. В конце коридора по-прежнему кипят тени.

Что ж, ладно. Туда и пойду.

Вероятно, так работает мое обоняние. Человеческий нос чего только не умеет; увы, мы разучились пользоваться этим старомодным подспорьем и часто неправильно толкуем его сигналы. Эссампшен Сомс рассказывала, что учуяла от вернувшегося с Криклвудских Болот доктора Эвандра странный запах. Она грешила на вонючие болотные травы или пса, вывалявшегося в грязи. Через несколько дней запах пропал, а когда добрый доктор умер от куру, она сообразила, что запах недавней диеты был в его поте. Итак, я обращаю пристальное внимание на свой нос: чем тут пахнет?

Едва-едва духами. Одеколоном. Сигарами, выкуренными пару часов назад. Человеческие запахи: пот, кожа. Все давнишнее. За ними след промышленного моющего средства. Лак. Отбеливатель. Кровь – почти неразличимая – может, рядом с храмом у ниндзя травмпункт. Резина, железо, свежая краска. И что-то еще, старое и знакомое, чему здесь не место.

Впереди дверь. Нет, больше чем дверь: двойная, отделанная мрамором и майоликой.

Такая могла бы вести в зал заседаний директоров. Но он остался далеко позади. Стало быть, за ней что-то другое. Я вхожу.

Нет, не вхожу. Не могу шагнуть. В голове срабатывают сотни сирен, подсознание бьет тревогу. Правая нога наполовину отрывается от пола, но тут же замирает и медленно опускается. Тело сжимается в болезненном оцепенении. Глаза смотрят на ковер: неприятный и износостойкий. Офисный ковер. И все же очень чистый. Повсюду видны следы от тележки: сотни дней Роберт Крабтри колесил коридоры. Но не этот. Мое тело цепенеет. Затем (не спросив у меня разрешения) припадает к полу и пристально смотрит… нет, не в пустоту. На что-то. Пахнет сушеными цветами, ковром и чем-то неуместным… Да. Место чересчур холодное и цивилизованное. А так должно пахнуть в лесах и горах. Мое тело не без опаски пускает меня обратно за руль. Будь внимательнее.

Прямо передо мной протянута тонкая серебристая нить, похожая на паутину. Принюхиваюсь. Да-да. Пахнет миндалем, пластилином и растворителем. Иногда я чуял этот запах в Аддэ-Катире, от саперов. А до этого – на оружейном складе Проекта «Альбумин». Взглядом провожаю нить до стены. Она прикреплена к штукатурке крошечной каплей прозрачного клея. Ага. Другой конец нити прячется в вазе с вербой. Очень правдоподобно, вот только пауки не носят клей в тюбиках, они производят свой. Присматриваюсь. И точно, в ветвях притаился прямоугольник – похожие знаки ставят в парках: «Пожалуйста, не ходите по газонам». Но этот не просит беречь газоны. На серо-зеленую железную коробку нанесена надпись крупными буквами: «Передней стороной к противнику», а сзади (я это помню, а не вижу) такие же буквы гласят: «Тыльная сторона». Если паутинка порвется, внутри устройства сработает взрыватель. Железная коробка превратится в шрапнель, и любой, кто окажется в радиусе действия, станет похож на джамбалайю с креветками. Видя такие мины, я всякий раз задаюсь вопросом, каково это – умереть от шрифта «Таймс Нью Роман».

Где-то должна быть замочная скважина и ключ, который обезвредит устройство. Но ключа у меня нет. С другой стороны: наземная мина посреди офисного здания. Я пришел, куда надо.

Смотрю на нить. Она очень тонкая. И одна. Приглядываюсь к ковру – никаких нажимных панелей. Итак. Глубокий вдох, выдох. Перешагиваю через нитку. Не умираю. Прохожу в дверь.

Комната за ней – вовсе не зал заседаний. Или, по крайней мере, не только он. Залы заседаний нужны для демонстрации собственной важности. А это оперативная комната. Здесь делают важные дела. Всюду карты, заваленные графиками и схемами. Первая: семейное древо Джоргмундской компании. На самом верху Ядро в отдельном кружочке. Ниже Исполнительный совет и различные подкомитеты, а слева, на том же уровне, Общество Заводной Руки. Оно только соприкасается с кружком «Джоргмунда», и в месте перехлеста стоят инициалы: Г. П. Под Обществом ничего нет. Оно независимо и самодостаточно. Вокруг семейного древа полным-полно стрелок, показывающих, как важны разнообразные комитеты для доброго здравия фирмы (а значит, и мира). Ими управляют до ужаса компетентные и незаменимые люди. (По-видимому, ниндзя не испытывают нужды предоставлять отчеты. Если ты умеешь убивать канцелярской скрепкой и причинять страшную боль одним пальцем, корпоративная иерархия готова допустить, что никто другой за тебя работу не сделает.)

Все графики новенькие, ламинированные. Поверх маркерами внесены исправления, показывающие еще более поразительные результаты. Мягкие доски беспорядочно утыканы кнопками. Линиями отмечены предполагаемые и фактические доходы, новые владения, издержки.

И враги.

На стеклянном стенде посреди комнаты – враги. Зернистая фотография мастера У. В одной руке у него кружка с чаем, и выглядит он старым и грустным. Вторая рука осталась за кадром, но, подозреваю, в ней кусок яблочного кекса. Кто-то нацарапал красный Х на его лице. Одна линия начинается над правым ухом и резко ведет к подбородку, поверх глаз и носа. Фломастер держали левой рукой. Вторая линия начинается в левом углу и заканчивается в правом. Недобрые, мстительные штрихи. В месте их пересечения цвет почти черный. Вторая линия заканчивается маленьким хвостиком, как будто автор дрожал. Или рука плохо ему подчиняется. Или и то, и другое.

Рядом с фотографией мастера У есть другие. На одной размытый силуэт доктора Андромаса; вторая – более четкий и поздний снимок Элизабет. С другой стороны Захир-бей. Кто-то очень его не любит: карточек довольно много. Есть и снимок с моей физиономией, сделанный скрытой камерой на Девятой станции. Я выгляжу удивленным и не таким подтянутым, как хотелось бы. И, наконец, фотография хмурого Гонзо. Не знаю, когда ее сделали, – может, пока он был здесь. Гонзо – и враг, и нет. Вдоль одного края карточки проведена красная черта, но она волнистая и немножко самодовольная. Как исправления учительницы в тетради по латыни: не agricola, а agricolam. От фотографии идет жирная красная Сгинь-стрелка. Она начинается от правого верхнего Гонзова клыка и заканчивается у левого глаза Захир-бея. Это, по старому выражению, «линия смерти». Бойся ее и того, что она означает.

На столике за стендом лежит папка. На ней куча разных штампов, строго-настрого запрещающих ее открывать, а если вы все-таки решились, сначала выколите себе глаза. Я оглядываюсь по сторонам, сажусь и начинаю читать.

Гумберт Пистл, друг всего человечества; подозреваю, он вел себя по-отечески и даже наставительно. Смутьян Гонзо всегда питал тайное уважение к наставникам – чужим. И не забывайте, теперь это был новый Гонзо, такой уязвимый перед миром, – его здоровый цинизм и подозрительность воплотились во мне, уснули в автобусе К и предположительно умерли в далеких краях. Его психика смахивала на ныряльщика после нападения умеренно свирепой акулы. Выжить-то он выжил, но кости торчат. Мозг хромает, эго раскалывается от боли. Хуже того, его охватил неведомый ужас, полуночный кошмар, о котором он в последнюю минуту поведал Ли, а та – мне, в качестве залога доверия и просьбы о помощи: Гонзо испугался, что частично утратил способность любить жену. Герой может испытывать влечение, но не в силах оценить семейное счастье. Мысль о том, что он потеряет и Ли, что она его возненавидит, что он уже стал ей противен, сводила его с ума. Гонзо должен был действовать, чтобы вернуть самоуважение и смыть с себя позорное пятно.