Читать книгу "Механическое сердце. Искры гаснущих жил - Карина Демина"

Снова мысль потерял. Рвутся они, что старые нити.

Ригер… точно, Ригер. И расчеты.

Инголф уверял, что заказывал Ригеру… почему он, а не братец? Тот ведь тоже аккуратен и куда как более обязателен? Спросить? Соврет ведь.

Самолюбивая сволочь.

Мог бы убить?

Нет, Кейрен уверен, что убийца был человеком. А Инголф не снизошел бы до сотрудничества с людьми. Параноик несчастный. И не только ведь он.

Какой безумный-безумный мир. Чума притаилась на борту проклятого корабля, который вот-вот раскопают, но будут осторожны, потому что Королю не нужны пустые земли. И королевство не выдержит очередного кризиса… сейчас.

А потом?

Чуму посадят в клетку… как огонь. Истинное пламя, которое доверчиво шло к Брокку, оставляя в его руках частицы себя. И тоже ведь спрятал в стеклянной темнице. А оно вырвалось, помимо воли Брокка вырвалось. И с чумой будет точно так же.

Надо их остановить.

Кого?

И как? Что он знает, помимо слухов? Но слухи опасны. И чрезмерное знание тоже. А Король велит не думать о том, о чем думать не следует. В конце концов, разве нет у мастера иных забот?

Есть…

Лэрдис появилась. Она пришла, а Брокка не было дома, зато была девочка с желтыми глазами, которая притворяется его женой. Или другом. Но на самом деле к ней тянет. Быть может, потому что в доме давно не было женщин? Эйо не в счет… она тоже ушла. Все уходят, и пора бы уже привыкнуть, а он все мается, мечется.

Бестолковый.

И Брокк, выпустив бутылку, которая покатилась, оставляя на светлом ковре темное пятно разлитого коньяка, вцепился в волосы, дернул.

– Уймись, – велел сам себе. – И проспись. А потом… что-нибудь да будет.

Он добрался до кровати, рухнул, зарывшись лицом в мягкие пуховые подушки. Отключился сразу. И сны были мутными, тяжелыми. Брокк пытался вырваться, объяснить что-то, но лишь цеплял пересохшим языком зубы. А потом появилась Лэрдис, белая, как вылизанная дождем парковая статуя.

– Замерзнешь, – сказал ей Брокк. А она рассмеялась и, наклонившись к самому лицу, коснулась губами губ. И он потянулся навстречу, боясь, что она исчезнет.

Обнял.

Притянул к себе, сдавил, и желая причинить боль, и боясь обидеть, понимая, что находится во сне, и женщина, черты лица которой плавились, – такой же призрак, как и дед. И ее-призрака он волен оставить.

Поцеловать.

Зло, выказывая обиду. И нежно. Укусить. Отпустить, снова привлечь к себе. Скользнуть губами по влажноватой от слез щеке, утешить, попросить прощения, не словами, но мягким касанием. Отвести с лица растрепавшиеся волосы, которые пахнут земляникой…

…белые…

И сон рассыпался. Со снами так бывает, когда они выворачиваются, оставляя пряное послевкусие несбывшейся мечты. А нынешний обманул.

Брокк, не в силах скрыть разочарования, оттолкнул женщину, которую только что целовал.

…белые волосы, коньячные глаза.

Что она здесь делает?

– Простите. – Голос звучал хрипло, надсадно.

Кэри ждала. Извинений? Наверное. Нажрался как скотина, а потом полез к ребенку… непонятно, что этот ребенок здесь делает. И сегодня все еще более запутано, чем вчера.

– Я не думал, что это вы…

Не то следовало сказать.

– Понимаю, – Кэри вздернула подбородок, – вы думали, что это не я.

Голос дрогнул. И показалось – расплачется, но нет, только желтые глаза погасли.

– Простите, что побеспокоила. – Ровный спокойный тон. – Но полковник Торнстен настаивает на немедленной встрече с вами. Он ждет вас в янтарной гостиной.

Она отвернулась.

– Кэри…

– Да?

Прямая спина, а волосы и вправду растрепались, и прядка свернулась на плече. Светлый завиток, мягкий. Так и тянет коснуться. Обнять. Успокоить. И она позволит, но… что будет дальше? Да и выглядит Брокк сейчас отвратно. Грязный, взъерошенный и с крепким духом коньячного перегара.

– Подобное не повторится. Клянусь.

– Да, конечно.

Равнодушный ответ, в котором читается обида. И все-таки она уходит, его девочка в светлом платье…

Проклятье.

Ничего. Он как-нибудь разберется… потом. Сначала протрезветь и встретиться… полковник Торнстен. Паршивая овца Великого дома, правда, вряд ли в городе найдется кто-то, кто скажет это, глядя в глаза. У Полковника хорошая память.

Зачем он здесь?

Та встреча и его обещание. Полковник славится тем, что держит слово, и значит, Кэри ничего не угрожает, но знает она слишком много.

…и деньги.

Саквояж, набитый пачками банкнот. Много?

Пожалуй. Нерационально носить деньги саквояжами, чек выписать проще, но, быть может, у тех, кто платил, не было чековой книжки? И за что платили?

Безумный мир.

И сам Брокк – часть его. Надо протрезветь, хотя бы немного. И переодеться. Умыться. Времени нет. У Кэри прощения попросить, так чтобы действительно простила.

Брокк вздохнул и потрогал голову, которая вроде бы довольно прочно держалась на шее. Все, хватит себя жалеть, работать надо. И он, добравшись до ванной комнаты, стащил одежду, скомкал, швырнул на пол. Вывернул на себя кувшин ледяной воды, стиснув зубы, чтобы позорно не заорать. Холод опалил кожу докрасна. А рубцы на левой руке стянуло резкой диковатой болью, сжались с беззвучным скрежетом пальцы.

Дышать. И, наклонившись, сунуть голову под воду. Терпеть. Дышать, отплевываясь, отфыркиваясь и ловить струйки губами, силясь утолить жажду.

Выбраться.

Вытереться насухо, наспех.

Одеться. И пригладив взъерошенные, стоящие дыбом волосы, выйти из комнаты. Он нетрезв, но в сознании, разговаривать, во всяком случае, способен. Только руку по-прежнему дергает, но пройдет. Так случается: выпивка ослабляет контроль, и тонкие нити живого железа рвутся, опаляя нервы. Ничего, срастется наново.

Полковник удобно расположился в кресле, а напротив, непозволительно близко, сидела Кэри. Сидела и улыбалась. Так искренне, так… очаровательно.

Не Брокку.

Полковник что-то рассказывал, размахивал рукой, вырисовывая в воздухе фигуры, и негромкий мягкий голос его царапал приятной хрипотцой. Вот он наклонился, произнес что-то – Брокк не расслышал, что именно, – и словно невзначай коснулся ее рукава.

А Кэри рассмеялась. И тут же спохватилась, прикрыла губы ладошкой.

– Добрый день, мастер. – Полковник поднялся и руку подал. – Рад, что вам стало лучше.

В этих словах, в самом рукопожатии, излишне осторожном, почудилась насмешка.