Читать книгу "Летящая на пламя - Лаура Кинсейл"

Олимпия обомлела. Она чувствовала себя надувным шаром, из которого выпустили воздух.

— Мне не нужны ничьи симпатии, — промолвила она дрогнувшим голосом.

Рабан отошел от нее. Олимпия села на грубо сколоченный деревянный стул. Гнев покинул ее, и теперь она казалась разбитой и несчастной. Внезапно ее охватило недоумение, и она изумленно огляделась вокруг, стараясь припомнить, каким образом она очутилась здесь. Олимпия с трудом могла восстановить в памяти свадьбу, свое обращение к народу, а потом… потом… Ей стало не по себе.

— Это вы привели меня сюда? — спросила она.

— Конечно, нет. — Карие глаза графа смотрели на нее с раздражением. — Разве я не рассказывал вам о себе? Я хочу помочь Дрейку вернуться в Константинополь, постаравшись сделать так. чтобы он не умер прежде, чем успеет упомянуть меня в своем завещании. Что же касается заботы о вас, то это неприятное поручение я вынужден выполнять по просьбе Дрейка.

Олимпия начала кусать губы, размышляя над сложившейся ситуацией. Она никак не могла вспомнить, каким образом очутилась здесь. Единственное, что не выходило у нее из головы, была необходимость вернуться назад и остановить то, что началось в городе по ее вине.

Но оказывается, все уже кончено. Этот граф сказал, что революция свершилась. Ориенс теперь — республика. Все вышло так нелепо.

— Вы помогаете Шеридану? — спросила она задумчиво. — А он у султана?

Рабан фыркнул.

— Не совсем. Что у вас с головой? Он же лежит внизу полуживой. Дрейку крупно повезет, если он в результате всего случившегося не потеряет руку.

— Что? — прошептала Олимпия.

— Однако вы очень неблагодарны, даже не замечаете состояния людей, верой и правдой служащих вам. Дрейк получил чертовски серьезную рану от удара саблей, а вы, как мне сообщили, несмотря на это, заставили его полночи таскаться по грязи и дождю. Неудивительно, что он в конце концов слег в тяжелом состоянии.

— Так он здесь? — дрогнувшим голосом спросила Олимпия. — Он ранен?

— И очень серьезно. Все из-за вас. Олимпия провела кончиком языка по губам.

— Значит, это я виновата?

— Конечно, вы. Если бы не вы, он был бы до сих пор в Константинополе, где ему ежедневно подают на стол его любимые цукаты и чешут спинку. Я говорил с его слугой и узнал, что у Дрейка был собственный, совершенно безумный план вашего спасения из рук Клода Николя. Ему чертовски повезло, что его не застрелили или не взяли под арест, чтобы наутро повесить.

— Это я во всем виновата, — шептала Олимпия, сжимая руки, лежащие на коленях. — Это я во всем виновата.

— Совершенно верно. Поэтому ведите себя тихо и выполняйте мои приказы, понятно?

Граф направился к двери.

— Прошу вас… — взмолилась Олимпия, — разрешите мне посмотреть на него. Я обещаю, что не пророню ни слова. И ничего не сделаю.

Рабан уже взялся за дверную ручку. Обернувшись к Олимпии, он хмуро посмотрел на нее, а затем пожал плечами:

— Быть может, увидев, что вы все еще здесь и никуда не убежали, он немного успокоится. Хорошо, спуститесь к нему на несколько минут. Но предупреждаю вас, если вы предпримете хотя бы малейшую попытку к бегству, я тотчас же запру вас здесь наверху до тех пор, пока вы не одумаетесь. Ему нельзя волноваться.

— Нет-нет, — еле слышно промолвила она. — Я буду вести себя тихо.

Граф взял Олимпию за руку, и та покорно последовала за ним вниз по узкой лестнице. Шеридан находился на кухне. Он лежал на низкой койке у огня и беспокойно шарил по одеялу здоровой рукой. Граф подтолкнул Олимпию к койке, но она остановилась в ярде от нее. На бледном лице Шеридана горели только скулы. Сухожилия на запястье его здоровой руки, которой он хватался то за бедро, то за перевязанную раненую руку, были напряжены.

«Я во всем виновата, — повторяла про себя Олимпия, — я виновата, я».

— Вот она, старина, — весело сказал граф. — Цела и невредима.

Шеридан повернул голову в их сторону.

— Принцесса, — еле слышно произнес он и закашлялся. И тут же побледнел как смерть от острой боли в руке, ему хотелось дотронуться до девушки, но он только судорожно сжал пальцы в кулак, и его здоровая рука упала на грудь.

— Больно, — пробормотал он, закрывая глаза и тщетно пытаясь улыбнуться. Губы не слушались его, и вместо улыбки на лице появилась жалкая гримаса. Он снова открыл глаза и начал искать взглядом Олимпию.

— Подойдите ближе, чтобы он вас видел, — сказал граф и подтолкнул ее к койке Шеридана.

Олимпия сделала еще один шаг и замерла, не в силах сдвинуться с места. Ее язык словно занемел, и она не могла произнести ни слова.

Шеридан закусил губу. Он смотрел на Олимпию, но взгляд его был таким тусклым и затуманенным, что она не знала, видит ли он ее.

— Он умрет? — прошептала она.

— Нет, если я возьмусь за него, — заверил ее граф Бофонтен, рассматривая повязку на раненой руке Шеридана. — И если вы не будете мне мешать. Думаю, мы сумеем спасти его руку, и он сможет собственноручно написать мне рекомендательное письмо к султану… Я правду говорю, приятель?

Шеридан пробормотал что-то неразборчивое и обвел комнату блуждающим взглядом.

— Ну вот и славно, — сказал граф. — Он не возражает.

«Дорогой Шеридан, я ждала, пока у тебя спадет жар, чтобы написать это письмо. Граф Бофонтен обещает мне, что письмо непременно попадет к тебе в руки. И все же я дала сеньоре Верлетти золотую крону из твоего кошелька, чтобы она проследила за точностью исполнения моего распоряжения. Честно говоря, я не доверяю обещаниям этого человека.

Мустафа рассказал мне о том, что ты сделал для меня: о коварном замысле моего дяди и твоем намерении остановить его.

Я рада, что твои планы не воплотились в жизнь и тебе не пришлось на этот раз никого убивать ради меня. Тебе это может показаться очень странным, но я не могу вспомнить, видела ли я тебя в соборе или во время бегства оттуда. Однако Мустафа утверждает, что именно ты вывел меня из храма, и я верю ему. Ты столько раз спасал мне жизнь. Я знаю, что и моего дядю, и моего дедушку убили во время мятежа. Граф говорит, что мне следует куда-нибудь уехать и затаиться, стараясь ничем не напоминать о себе новому правительству Ори-енса. Я думаю, что он прав, и все же я ощущаю некоторую растерянность в душе. Всю свою жизнь я думала об Ориенсе и о том, что буду там делать, и вдруг все мои планы рухнули.

Больше всего на свете я хотела бы сидеть у твоей постели и смотреть, как ты спишь. Все то время, пока ты болел, я не переставала молиться о твоем выздоровлении. И я поклялась — поскольку я сама виновата в твоих страданиях, — что в случае, если ты поправишься, я навсегда уйду от тебя, чтобы никогда больше не причинять тебе боль. Поэтому я ухожу. Честно говоря, я не собиралась писать это письмо перед уходом, но я хочу, чтобы ты знал, как я благодарна тебе за все. О, как бы я хотела найти достойные слова, чтобы выразить тебе всю глубину своей благодарности! Ты показал мне на деле, что такое мужество и верность. Ты стал для меня настоящим другом, таким, какого у меня в жизни никогда не было и не будет.