Читать книгу "Супружеские пары - Джон Апдайк"

— Эта похожа на вас, а уж эта, — загорелая ладонь переместилась на светлую головку Нэнси, — и подавно вылитая вы.

Фокси собиралась улететь в Вашингтон в воскресенье вечером, но передумала и осталась ночевать.

— Кен не догадается, где ты спала?

— Пусть догадывается. Ему наплевать. У него и так хватает оснований для развода, да и контракт уже почти готов. Кен, слава Богу, не очень жаден до денег. Надо отдать ему должное — нервы у него крепкие. Приняв решение, он от него не отступает.

— Кажется, ты им восхищаешься?

— И всегда восхищалась. Просто он никогда не был мне нужен.

— А я?

— Что за вопрос? Ты мне нужен. Иначе зачем было приезжать?

— Поделить мебель.

— Велика важность — мебель! Я еще даже не знаю, где буду жить.

— Можешь рассчитывать на меня.

— Не уверена. Вдруг Анджела просто предоставила тебе отпуск? И не пытайся спорить. Как получится, так и получится. Сначала я должна почувствовать себя свободной. Теперь я уезжаю надолго, Пайт, месяца на полтора-два. Может, мне вообще не возвращаться?

— Куда ты поедешь?

— Пока не знаю. Отец Кена считает, что мне лучше податься в какой-нибудь западный штат, но одна наша знакомая побывала на Виргинских островах и говорит, что там гораздо лучше, чем на каком-нибудь ранчо посреди пустыни, забитом климактерическими дамочками, которых сплавили подальше мужья, чтобы поразвлечься с секретаршами.

— Значит, ты решила идти до конца?

— О… — В темноте она с любопытством дотронулась до его щеки, словно определяя на ощупь контур детского лица или глазурь на недавно купленной вазе. — До самого конца Со мной покончено.

Потом, в ночном безвременье, придавленный усталостью, ощущая внутри периодические приливы, помогавшие ему снова и снова набрасываться на нее белеющую под ним развилку, он услышал ее вздох.

— Как хорошо насытиться по-настоящему!

— Секс — что деньга: его никогда не бывает слишком много. — пробормотал он.

— Изречение из репертуара Фредди Торна.

— Моего наставника и спасителя. Она приложила палец к его губам.

— Прекрати. Не выношу других людей, даже их имен не желаю слышать. Сделаем вид, что мы одни на свете. Разве мы сами — это не целый мир?

— Конечно. Я — щекочущий вопрос, ты — щекотный ответ.

— Мне действительно больно.

— А мне, думаешь, нет? Аааааа!

— Пайт!

— Уааааааааа!

— Прекрати! Что за варварские звуки?

— Ничего не могу с собой поделать. Я достиг дна. Еще раз трахнемся — и я помру. Давай в рот. Ааааааа!

Каждый стон опустошал его грудь, выкапывал у него внутри пещеру, парную пустоте под звездами.

— Я тебя брошу, — пригрозила она.

— Ничего не выйдет. Лучше сама попробуй. Издай стон! Нравится?

— Нет. Нечего меня муштровать. Ты не обязан на мне жениться, да я и не уверена, что хочу за тебя замуж.

— Давай, давай… Уаааааа! Пощади! Ты лучше всех, Фокс.

— Ааааааааа… Смотри-ка, и правда расслабляет! Он повторил: «Пощади…» и, словно только сейчас сумел по-настоящему удивиться, что рядом лежит ее изнуренное тело, произнес с бесхребетной самоуверенностью:

— Ты моя.

Она прижалась испачканной щекой к его щеке. Кончик ее носа был холодным — признак здоровья. Все мы — изгнанники, нуждающиеся в освежающей ванне иррационального.

Утром в понедельник, стараясь улизнуть незамеченными, они все же столкнулись с другим жильцом с третьего этажа, низеньким очкариком в серых рабочих штанах. Застыв на лестнице, пропуская их, он пробормотал что-то востороженно-невразумительное.

На стоянке Фокси сказала со смехом:

— Ты до смерти напугал беднягу тем, что притащил женщину.

Пайт ответил, что у соседа неразборчивая дикция. Да и вообще, окружающие гораздо меньше обращают внимание на любовников, чем те воображают. Он проводил ее и попрощался, мучаясь от головной боли и солнца в глаза; ее отважное бледное лицо было изумленным, словно ее ударило молнией. Он заметил, что ее глаза не ожесточились после проведенных с ним ночей, остались цветами, распускающимися даже среди грязи. Ситуация заставляла изображать радость или горько рыдать, высокомерно благодарить ее за три дня, проведенные у него в неволе, хотя бы разыгрывать невозмутимость, но он ничего этого не мог, не сподобился даже на элементарную вежливость. Она подала ему руку, и он, мазнув языком ее ладонь, отправил ее восвояси. Напоследок сунулся головой в окно машины, заехал носом ей в ухо и посоветовал поспать в самолете. Никаких решений, ни одного ответственного слова. Махнув рукой и произнеся печальное «Чао!», подслушанное в кино, она развернула машину у автомойки и уехала. Он ничего не почувствовал. Засыпанная гравием арена на заднем дворе походила на пустую сцену при свете дня.

Потеря стала ощутимой позже, под вечер. Бредя по улице Божества с пустой головой и болью в паху, он наткнулся на Эдди Константина, в очередной раз вернувшегося с края света. Эдди стал в городе редким гостем и, наверное, получил от Кэрол месячную дозу сплетен, потому что при виде Пайта весело проорал:

— Здорово! Говорят, тебя засекли, когда ты по локоть запустил лапу в чужой горшок с медом!

В одно из воскресений, в середине мая, Пайт повез дочерей на пляж. Тела на пляже, еще не успевшие загореть, ворочались между горячими дюнами и холодной водой и образовывали, блестя солнечными очками и алюминиевыми стульями, живую ленту, параллельную линии прибоя. Нэнси с криком плескалась в волнах с тремя сыновьями Онгов, которых привезла на пляж суровая нянька; Бернадетт несла рядом с мужем финальную вахту. Рут хмуро лежала рядом с отцом: нежиться на солнце ей еще было рановато, а из песочных замков она уже выросла. У нее похудело лицо, взгляд становился дымчатым; в отличие от матери, она должна была превратиться в неяркую красавицу, со слоем сожаления сразу за фасадом внешнего довольства. Пайт, любя дочь, не знал, как помочь ей, не мог предложить никакого снадобья, кроме времени, и покорно жмурился на солнце. Его омывало негромкой музыкой; он видел облепленные песком икры, синий транзистор, юные ляжки, круглые полушария ягодиц. «Ответ знает только ветер». Послание любви и мира. Он закрыл под музыку глаза и представил себе, как полушария размыкаются, приглашая его внутрь… Ему хотелось пить. Ветер дул с запада, с суши, и приносил дух иссушенного песка.

А потом случилось невероятное. На севере собрались никем не замеченные тучи, пляж окатило волной холода. Ветер поменялся так внезапно и ощутимо, что весь пляж издал дружное «Ох!» Упали первые тяжелые капли дождя, все еще подсвеченные солнцем, как огненные кончики стрел. Потом тучи заглотнули солнце. Красочная толпа собрала свои причиндалы и обиженно потащилась прочь от моря. В спины били громовые раскаты, словно где-то в вышине распоясавшийся великан взялся ломать чудовищные стулья. Небо побагровело, зеленый горизонт — низкие холмы, за которыми лежал Tap-бокс, — стал бледнее, чем обтекающий его воздух. Над Ист-Матером сверкнул кинжал молнии, потом грянул немилосердный, оглушительный гром. На дороге в дюнах запахло паникой: женский крик, детский смех. Голые плечи кутались в полотенца. Всего минут за пять температура упала градусов на десять. Пляж позади Пайта и его дочерей опустел, если не считать горстки циничных смельчаков, отказывавшихся встать с подстилок. Поверхность моря вспыхнула.