Читать книгу "Ярлыки - Гарольд Карлтон"

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, я лишь выпиваю немного, — и она снова наполнила бокалы.

— Корал! Дорогая! — Колин опустил руку на ее исхудавшее плечо. — Неужели до тебя не доходит, почему люди отворачиваются от тебя? Каждый знает, что наркомания — это худшее, до чего может дойти человек. По этому поводу была статья в «Таймс»…

— Ты в самом деле так думаешь про меня? — прервала его Корал. — Что я наркоманка?

Она повернулась, чтобы видеть его лицо, а ее глаза неожиданно стали ясными и голубыми.

— Извини меня за резкость, Корал, но… эта кислота на голову бедняжки Донны! Только не говори мне, что ты здраво мыслишь! Такого рода поступки люди совершают, когда они сидят на амфитаминах. И все знают, что это твоих рук дело. Вот почему тебя не принимают в салонах. Скажи «спасибо», что ты не в тюрьме…

Корал смотрела на него секунду, потом внезапно разразилась хохотом:

— Как сладка месть, Колин!

— Корал, — сказал он, откинувшись на софе и глядя на нее. — Если я смогу уговорить Донну Брукс, чтобы ты представила награду, то не подводи меня, ладно? Ты будешь той элегантной, уравновешенной Корал Стэнтон, которую я всегда знал…

Она вздохнула:

— Что ж… Я понимаю, что ты прав. Мне хочется теперь, чтобы мы с Майей стали друзьями, но я ужасно гордая. Знаешь, Джимми Палачча на прошлой неделе погадал мне на картах, у него все гадают. На каждый вопрос, что я задавала, выпадала эта чертова дама с головой в петле. Он пытался как-то иначе истолковать это, но я знаю, что эта карта означает рок и смерть, Колин…

— Тебе надо бы провести неделю или две в Провансе вместе со мной, Корал. Такая перемена обстановки была бы для тебя очень благотворна. Мы поедем после присуждения награды, если я все сумею организовать. Но для этого я должен потянуть за множество нитей.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

— Так хорошо еще никогда не было, Эдди! Никогда, никогда! — говорила ему Маккензи. Она лежала рядом с ним на своей широкой кровати, уткнувшись головой ему в подбородок и поглаживая рукой его плечи. К ним только что вернулось нормальное дыхание, и они приходили в себя.

Эд засмеялся:

— Ты говоришь так каждый раз!

— И каждый раз все лучше! В самом деле! Неужто ты так не думаешь?

Он рассмеялся своим низким, раскатистым смехом.

— Конечно!

Всякий раз, когда они бывали вместе, она восхищалась их гармоничностью, тем, как интенсивно два человека могут испытывать сексуальное чувство. Оно не уменьшалось нисколько, напротив, лишь возрастало.

Теперь, перед каждым приходом Эда, она наслаждалась ритуалом приготовлений: принимала продолжительную горячую ванну, брызгала духи на тело, везде, где, она знала, Эд будет целовать ее или прижмется лицом. Маккензи держала их встречи в секрете, она хотела, чтобы никто ничего не знал. Обычно она пристраивала куда-нибудь Джордана, отпускала горничную и дворецкого, заранее представляла, как приедет Эд: они поцелуются, потом, не произнося ни слова, он по винтовой лестнице отнесет ее в спальню. Она переставила кровать, постелила черные атласные простыни. Она раздевала Эда, потом раздевалась сама. Когда их тела соприкасались, она глядела в его потемневшие синие глаза, которые жадно всматривались в нее. Он так подробно любил ее тело, обследуя каждую его частичку своим языком, своими губами, доводя ее до почти невыносимой точки предчувствия, а потом полно удовлетворял ее. Наслаждение было почти аморальным, запретным, и это придавало ему особенную остроту.

Когда она держала его в своих объятиях, широко раскрывая глаза, чтобы лучше вглядеться в него, то думала каждый раз: «Я люблю тебя так сильно!» С той первой их ночи она ни разу больше не повторяла ему этого. Произнести эти слова — означало принизить их смысл. Никто другой, только она должна знать об этой любви… Но, конечно же, по тому, как она обнимала его, он мог догадаться, как сильно она любит его.

— Так когда же мы поженимся? — спросил он. Маккензи вздохнула.

— Ты спрашиваешь меня об этом каждый раз, но еще не настало время.

— Мак, неужели ты думаешь, что по всей Мэдисон-авеню выстроятся люди, чтобы швырять в тебя камни, если ты снова выйдешь замуж?

— Мне всегда было плевать на то, что думают люди, и ты знаешь это. Имеет значение только то, что я сама думаю, а я не чувствую, что настало подходящее время.

— Ты не чувствуешь, что готова перестать быть леди Брайерли, — с горечью сказал Эд. — Ты не чувствуешь, что можешь расстаться с этим драгоценным титулом. — Он отстранился от нее и спустил ноги с кровати, чтобы надеть брюки.

— Не одевайся! — вскричала она, хватая его за руку. — Ты же знаешь, как я люблю лежать с тобой, чувствовать твою кожу…

— Но ненавидеть даже мысль стать просто доброй старой миссис Эд Шрайбер, — ответил он, продолжая одеваться.

— Эдди, — она подоткнула пару подушек себе под спину и села поудобнее, наблюдая за ним, — я буду с тобой абсолютно честна. Посмотри на меня, пожалуйста.

Он повернулся к ней, и они некоторое время напряженно глядели друг на друга.

— Вот-вот будет объявлено о награде «Дивайн». Мне кажется, у меня есть хороший шанс удостоиться ее в этом году. Если я выиграю, то для меня очень важно получить награду под фамилией Элистера — он первым придал мне вдохновение. Ты меня понимаешь?

Эд снова взялся за одежду.

— А ты когда-нибудь думала о том, что я чувствую? Может быть, мне хочется повести Джордана в зоопарк, чтобы меня видели на людях с ним и с женщиной, которую я люблю — как все нормальные обычные люди…

— Но я не обычный человек, Эдди… Я так много участвовала во всяких «ток-шоу»,[41]так часто появлялась в разной рекламе, что мое лицо стало почти плакатом, вроде Люсил Болл!

— Зато я обычный человек! — сказал он, надевая пиджак.

Маккензи соскочила с кровати, притянула его к себе и поцеловала в губы.

— Пожалуйста, бэби, — тихо уговаривала она, — не дуйся. Ты единственный мужчина, который для меня существует. — Она целовала его со всем избытком чувств, со всей страстью, которую только могла выразить, и настояла, чтобы он остался.

Позже они послали в японский ресторан за обедом, ели лосось «терияки», пили саке, и толкали друг друга под столом босыми ногами.

— Как дела у Дэвида? Он все еще «Мистер Успех»? — спросила она.

Эд кивнул.

— Это феноменально. Этот парень мог бы парить в небесах, но он такой брюзга. Я называю его «обреченный романтик». Эти его мрачные, томные портреты, которые мы делаем, не так уж далеки от оригинала. Актрисы преследуют его, но никто по-настоящему не может зацепить. Понимаешь, он так заворожен одной чокнутой девчонкой…